В силу необходимости мышление всегда связано с языком, «иначе мысль не сможет достичь отчетливости, представление не сможет стать понятием». Более радикально звучит следующее высказывание: «Язык есть орган, образующий мысль» (VII, 53; е… 75). А более конкретно: «Слово, которое одно способно сделать понятие самостоятельной единицей в мире мыслей, прибавляет к нему многое от себя, и идея, приобретая благодаря слову определенность, вводится одновременно в известные границы». (IV, 23–24; с. 318).
Однако это происходит не абстрактно, не в «языке вообще», а в реальных, конкретных языках. По словам Гумбольдта: «Мышление не просто зависит от языка вообще, а до известной степени оно обусловлено также каждым отдельным языком». (IV, 22; с. 317),
Ставится вопрос: не является ли различие языков «обстоятельством, случайно сопутствующим жизни народов» с целью лишь повседневного потребления, «или оно является необходимым, ничем другим не заменимым средством формирования мира представлений», к чему, «подобно сходящимся лучам, стремятся все языки?» (IV, 20/21; с. 316). Конечной целью своего исследования Гумбольдт считал выяснение «отношения» языков к этому «миру представлений» как к «общему содержанию языков» (IV, 20/21; с. 316).
Тут же возникает вопрос: независимо ли это общее содержание от конкретного языка или оно небезразлично к языковому выражению? Если оно независимо, то «выявление и изучение различий языков занимает зависимое и подчиненное положение, в противном случае приобретает непреложное и решающее значение». (IV, 20/21; с. 316).
В 1801 г. в своих фрагментах монографии о басках Гумбольдт пйшет: «Язык, не только понимаемый обобщенно, но каждый в отдельности, даже самый неразвитый, заслуживает быть предметом пристального изучения… Разные языки — это не различные обозначения одного и того же предмета, а разные вйдения (Ansich- ten) его… Путем многообразия языков непосредственно обогащается наше знание о мире и то, что нами познается в этом мире; одновременно расширяется для нас и диапазон человеческого су> ществования» (VII, 601).
II.
В своих лингвистических исследованиях Гумбольдт затронул важные проблемы социально-философского характера, связанные с выявлением понятий „народ" и „язык".
Гумбольдт считает „нацию" (для него по существу это то же самое, что и „народ") такой «формой индивидуализации человеческого духа», которая имеет «языковой» статус. Считая нацию «духовной формой человечества, имеющей языковую определенность» (VI, 125), специфику этой формы он усматривает главным образом в языке, хотя при этом подчеркивает, что в формировании нации, помимо языка, участвуют и другие факторы: «если нами нации назывались духовной формой человечества, то этим совершенно не отрицались их реальность и их земное бытие; такое выражение мы выбрали только потому, что здесь вопрос касался рассмотрения их (наций) интеллектуального аспекта». (VI, 126) (Разрядка наша. — Г. Р.).
Так как деление человечества на языки совпадает с делением его на народы (VII, 13; с. 46), то отсюда должно явствовать, что между языком и народом, или, точнее, духом народа, существует необходимая корреляция. «Язык и духовная сила народа развиваются не отдельно друг от друга и не последовательно один за другой, а составляют исключительно и нераздельно одно и то же действие интеллектуальной способности». «Хотя мы и разграничиваем интеллектуальную деятельность (Intellectuality) и язык, в действительности такого разделения не существует». (VII, 42; с. 68).
Здесь уже «дух народа», ввиду его общности с языком, перестает быть метафизической величиной, становясь тем самым возможным объектом социологии языка; а «интеллектуальность» в данном контексте используется в более широком смысле, чем узко понятое „рацио" [7].