Было бы, впрочем, односторонне думать, будто национальное своеобразие духа и характера проявляется только в образовании понятий; оно оказывает столь же сильное влияние и на построение речи, и это сразу бросается в глаза. Да это и понятно: внутренний огонь, пламенея то больше, то меньше, то ярче, то приглушенней ТО живее, то медленней, обычно переливается в выражение каждой мысли и каждой рвущейся вовне череды восприятий так, что во Всем непосредственно проявляется это природное своеобразие. И здесь санскрит и греческий тоже наводят на увлекательные и поучительные сравнения. Правда, в этой части языка своеобразие, о котором идет речь, лишь в ничтожной мере запечатлевается ь Конкретных формах и определенных законах, так что и языковому анализу предстает тут более трудная и кропотливая работа. С другой стороны, способ синтаксического построения целых мыслительных рядов очень тесно связан с тем, о чем мы говорили несколько выше, — с образованием грамматических форм. В самом деле, бедность и расплывчатость форм не позволяет отпускать мысль на свободный простор речи и принуждает к простому построению периодов, довольствующихся немногими точками опоры. Впрочем, даже и там, где налицо изобилие тщательно разграниченных и четко очерченных грамматических форм, для совершенного построения речи всё-таки необходимо содействие еще и внутреннего животворного влечения к более пространному, искусней сотканному и более одухотворенному строю предложения. В эпоху, когда санскрит приобретал форму, какую мы наблюдаем в его известных нам произведениях, такое влечение, надо думать, действовало в нем с меньшей энергией, потому что иначе и он тоже, как то удалось гению греческого языка, создал бы, в известной мере опережая ход событий, ту возможность, которая сейчас, по крайней мере изредка, реально приоткрывается нам в его рече- сложении (Redefiigung).
Многое в строе периодов и в речесложении не сводится, однако, к законам, а зависит от каждого говорящего или пишущего. Языку здесь принадлежит та заслуга, что он обеспечивает свободу и изобилие средств для использования многообразных оборотов речи, хотя часто он всего лишь предоставляет возможность в любой' момент самостоятельно создавать такие обороты. Без всякого изменения языка в его звуковом составе, а также в его формах и законах, время благодаря ускоренному развитию идей, нарастанию мыслительной силы и углублению и утончению чувственности часто придает ему черты, которыми он раньше не обладал. В прежнюю оболочку вкладывается тогда другой смысл, под тем же чеканом выступает что-то иное, по одинаковым законам связи намечается иначе градуированный ход идей. Таков непременный плод литературы народа, а в ней — преимущественно поэзии и философии. Прочие науки снабжают язык материалом более частного характера или строже разграничивают и уточняют наличный; поэзия и философия же еще и в каком-то совсем другом смысле затрагивают самые глубины души человека, а потому сильнее и решительней воздействуют на внутренне сросшийся с ним язык. Недаром и к совершенству в своем развитии тоже всего больше способны языки, где по крайней мере в одну определенную эпоху царил дух философии и поэзии, особенно если его господство выросло из внутреннего импульса, а не было заимствовано извне. Временами в целых семействах, например в семитическом и санскритском, дух поэзии так живуч, что поэтический гений какого-либо раннего языка этого семейства как бы заново возрождается в позднейшем. Способно ли возрастать таким путем богатство чувственного созерцания в языках, решить нелегко. Но что понятия интеллектуальные и почерпнутые во внутреннем чувстве, совершенствуясь в своем употреблении, придают обозначающим их звукам более глубокое и одухотворенное содержание, видно во всех языках, формировавшихся на протяжении столетий. Одаренные писатели наделяют слова этим возвышенным содержанием, а восприимчивые нации усваивают его и передают другим поколениям. Наоборот, метафоры, казалось бы, поразительно уловившие юношеский дух глубокой древности, следы которой донесены до нас языками, от повседневного употребления настолько стираются, что становятся едва понятными. В гаком одновременно поступательном и возвратном движении языки оказывают то сообразное ходу прогресса воздействие, которое предоставлено им в великом духовном хозяйство (geistigenOekonomie) человеческого рода.