— С Бонном?
— Я записал номер, который он назвал: 342—29.
— Гм… Хорошо, спасибо.
Десять минут спустя телефонистка подозвала Шеля к окошку:
— Центральная станция сообщила, что номер 342—29 в Бонне не отвечает.
— Не может быть! Там всегда кто-нибудь есть.
— Подождите, я попробую позвонить еще раз…
— Нет, — решил журналист. — Не думаю, чтобы это имело смысл. Спасибо.
Выходя с почты, он несколько раз оглянулся, однако не заметил никого, кто бы мог за ним следить.
В приемной полицейского участка Шель с удивлением увидел Гюнтера, сидевшего на скамейке с конвоиром. Помощник доктора утратил значительную долю своей спеси. Низко опустив голову, он уставился в землю. Костюм его был измят, волосы всклокочены. При виде журналиста он смутился, а потом сделал рукой такое движение, словно хотел закрыть лицо.
— Ого, вот так встреча! — произнес Шель, замедляя шаги. К его изумлению, Гюнтер ответил по-польски:
— Так получилось, моей вины тут нет. Я только исполнял его приказания.
— Откуда вы знаете польский язык?
— А я родился в Горчицах. Служил шарфюрером СС в Галиции.
— С заключенными нельзя разговаривать! — вмешался полицейский. — И тем более на иностранном языке.
— Я хочу кое о чем попросить этого господина, — сказал Гюнтер.
— Мне придется сообщить комиссару, — уперся полицейский.
— Прошу вас, всего несколько слов!
— Ну ладно, только говорите по-немецки.
— Чего вы хотите? — спросил Шель.
— Извиниться за свое поведение.
— Еще что?
Гюнтер опустил голову.
— Я лишь исполнял приказания, — повторил он. — Он говорил, что я попаду в тюрьму, как бывший эсэсовец. Теперь меня все равно засадят. Не говорите там обо мне очень уж плохо, — указал он на дверь кабинета.
— Не думаю, чтобы мои высказывания могли повлиять на вашу судьбу.
Немец снова уткнулся взглядом в пол.
— Я только прошу, — покорно произнес он.
Шель постучал в дверь и вошел.
— Привет! А мы как раз вас поджидаем! — воскликнул комиссар Визнер, поднимаясь из-за стола. — Прокурор Джонсон уже закончил свой рассказ. Мы сейчас обсуждаем возможность раскопать подвал разрушенного дома крейслейтера Шурике.
Американец устало протянул другу руку. Глаза у него были обведены синими кругами, а на лбу еще отчетливей прорезались морщины.
— Садись, Ян, — сказал он, — придется тебе во всем признаться.
— Прошу вас начать с того момента, когда вы попали в концлагерь в Вольфсбруке, — ободряюще произнес Визнер. — Нас особенно интересует, что вам было известно о докторе Шурике-Менке во время пребывания в лагере.
— На этот вопрос гораздо подробнее может ответить Пол. Он ведь работал в «белом бараке» — так в лагере называли лабораторию доктора.
— Да, да. Это мне известно. Но вы, быть может, сумеете добавить какие-нибудь детали. Сегодня во второй половине дня я жду представителей из боннского министерства юстиции. Мне бы хотелось до их приезда получить полную информацию обо всем. Прошу вас!
И Шель начал длинный рассказ. Он старался ничего не пропускать. Он подробно рассказал о том памятном утре, когда они покинули лагерь, об убежище в подвале и дне освобождения. Когда он упомянул о полученном от Леона письме, комиссар спросил, не захватил ли он его с собой. Шель ответил утвердительно и вынул бумажник.
— Странно, — пробормотал он, обшаривая все отделения, — я никак не могу его найти. Не понимаю, куда оно могло деться…
— Может быть, вы оставили его дома?
— Нет, я абсолютно уверен, что нет! — сердито сказал Шель. — Все бумаги были со мной. Исчезновение письма — очередная необъяснимая загадка в целом ряду других.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Когда? — задумался журналист. — Как только приехал в Гроссвизен. А когда потом, уже не помню.
— Ничего не поделаешь. Продолжайте, пожалуйста. Через час, выкурив бесчисленное множество сигарет Шель немного охрипшим голосом закончил свой рассказ:
— Сознание я потерял не полностью, — вспоминал oн события последней ночи, — однако совершенно лишился сил и был в каком-то дурмане. До меня доходили только обрывки разговоров. Когда я пришел в себя, Пол сказал мне о смерти доктора. Вы приехали, если не ошибаюсь, минут через десять после этого.
— Вы несколько раз упоминали о каких-то подозрениях Не могли ли бы вы уточнить, о каких именно?
Шель задумался. Все таинственные события он перебирал в памяти еще по пути в участок и тогда же ясно понял, что облеченные в слова туманные домыслы покажутся ничтожными, если не наивными.
— Не стоит пока касаться этого вопроса, — сказал он. — Я должен еще кое в чем убедиться…
— Как хотите. Я только попрошу вас подписать протокол допроса, после чего дело будет передано в высшую инстанцию.
— Какой протокол? — Шель с удивлением огляделся по сторонам, но не заметил никого, кто бы мог записать его слова.
Визнер рассмеялся.
— Мы применяем современные методы. Сюда, — yказал он на абажур стоящей на письменном столе лампы, — вмонтирован микрофон. Ваш голос был записан в секретариате на пленку. Как раз сейчас машинистка переписывает с нее показания. Магнитофон — очень ценное нововведение в нашей работе. Мы сохраняем пленку до самого конца следствия, и если возникают какие-либо сомнения или в показаниях появляются противоречия, мы представляем неоспоримое доказательство: подлинный голос свидетеля или обвиняемого.
Шель с неудовольствием покачал головой — о таких вещах следует предупреждать заранее — и вопросительно посмотрел на Джонсона.
— Тебе еще нужно о чем-нибудь говорить с комиссаром, Пол?
— Пожалуй, нет. Сегодня ночью я описал все события в форме рапорта, а утром пришел пораньше. Мы уже успели все обсудить. Если ты кончил, давай выйдем вместе.
Шель обратился к комиссару:
— Протокол будет готов сейчас?
— Боюсь, что нет, — ответил Визнер. — Я был бы очень вам признателен, если б вы смогли зайти подписать показания немного позже.
— Ну конечно! Я забегу после обеда.
Шель с нескрываемой симпатией попрощался с Визнером. Этот принципиальный человек ему нравился. Он чувствовал, что такому можно смело доверять. Он вспомнил, как когда-то случайно отозвалась о комиссаре Кэрол. Будучи человеком способным и образованным, он вполне мог стать прокурором, но был всего лишь комиссаром. Повышения по службе не происходило. Его не считали «своим». Кажется, он даже сидел когда-то в концлагере…
— Ну как, доволен ты ходом дела? — прервал Джонсон размышления журналиста, когда они очутились на улице. — Я считаю, что события минувшей ночи завершили эту неприятную историю.
— Честно говоря, я не знаю, что обо всем этом и думать. А впрочем, быть может, ты прав — пора заменить вопросительный знак точкой.
Джонсон энергично поддержал его.
— В делах подобного рода почти всегда остается какая-то доля сомнений, — сказал он. — Мы знаем, что произошло, однако нам неизвестно, какие события этому предшествовали; в конце концов мы находим более или менее убедительные доказательства, восстанавливаем обстоятельства, сопутствовавшие отдельным происшествиям, и объединяем все в единое целое. В данном случае собрать доказательства оказалось особенно трудно. Главных героев драмы — Менке и Траубе — нет в живых. Впрочем, пожалуй, нам нет нужды продолжать этим заниматься, поскольку виновник понес заслуженное наказание. — Заметив, что Шель колеблется, он добавил: — Приходи сегодня к нам пораньше. Проведем, наконец, по-настоящему спокойный и приятный вечер.
— Хорошо, Пол, спасибо. Я зайду во второй половине дня. Не позже чем завтра я должен выехать из Гроссвизена. Прежде чем возвращаться в Польшу, мне нужно провести несколько дней во Франкфурте, чтобы собрать и обработать материал для очерка.
Расставшись с Джонсоном, Шель отправился в больницу, где лежал Лютце.
Посетителей пускали только во второй половине дня, но Шель проник в палату без особого труда, объяснив швейцару, что уезжает из города и хочет попрощаться с больным.