— Дороговато, верно? — обратился к нему остановившийся рядом невысокий худощавый человек. Он быстро окинул взглядом костюм Шеля. — Даже если вы захотите купить его в рассрочку, они сдерут такие проценты, что никакого удовольствия не получишь.
— Неужели?
— Вот именно! На прошлой неделе у меня был такой магнитофон дома, в этом магазине их дают напрокат, вы, наверно, знаете. Моя теща страшно болтлива, никому слова сказать не дает, но когда я подсунул ей под нос магнитофон, так она и пикнуть не посмела. Мы прямо покатывались со смеху, даже Труда — моя жена — еле удерживалась, чтобы не расхохотаться.
— Очень интересно!
— Вот именно! — Он взглянул на электрические часы за стеклом. — Ох, уже поздно! Мне пора возвращаться в контору. Простите, — и он зашагал дальше.
Позабыв про болтливого собеседника, Шель восстановил прерванный ход мыслей. К решению новых проблем следовало приступать с большой осторожностью…
В некотором отдалении за ним, как тень, следовал Нойбергер, не сводя с журналиста глаз. Было тепло, лоб и затылок шофера такси покрывали крупные капли пота, но он продолжал неуклонно держаться на одном и том же расстоянии от поляка.
Около полудня Шель зашел в ресторан «Сокол». Пообедав, он не спеша направился к дому Джонсона.
Как только Нойбергеру стало ясно, куда идет журналист, он зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер 95—16.
— Говорит Нойбергер, — сказал он. — Выйдя из больницы, поляк бесцельно бродил по городу, рассматривал витрины, потом пообедал в «Соколе», а теперь идет к прокурору Джонсону. Мне можно возвращаться домой?
— Да, идите домой и ждите дальнейших указаний.
— Хорошо.
— Это все?
— Да, все.
Нойбергер повесил трубку и тяжело вздохнул, утирая пот со лба. Ему еще предстояло придумать, чем объяснить жене трехдневный перерыв в работе.
Проходя по садику, Шель заметил легкое движение занавески в окне. Однако ему пришлось довольно долго ждать, пока в ответ на его звонок дверь распахнулась. Джонсон радостно приветствовал его и провел в комнату.
— Кэрол пошла к знакомым, — сказал он, открывая пачку сигарет. — У нее паршивое настроение после вчерашних событий. Я утром попросил Визнера отложить ее допрос до завтра.
— Я рад, что вчерашний инцидент с Грубером ты не принял близко к сердцу. Я чувствовал себя виноватым…
Джонсон махнул рукой.
— Безотлагательное вмешательство было необходимо, — произнес он. — В таких случаях с личными переживаниями считаться не приходится. После долгой беседы мы с Кэрол пришли к своего рода соглашению. Я думаю, что все утрясется.
— Вот и отлично! Кстати, хорошо, что Кэрол нет дома, — мы сможем, наконец, поговорить с глазу на глаз. Завтра утром я собираюсь уехать из Гроссвизена, но перед этим мне хотелось бы кое-что обсудить.
— И я как раз собирался тебе это предложить. Закуривай. Прошу прощения, я на минуточку загляну на кухню и приготовлю кофе, а потом посидим спокойно.
Оставшись один, Шель поудобней устроился в кресле и опять задумался над словами Лютце. Вдруг в углу раздался тихий прерывистый звонок. Шель с удивлением оглянулся. На подоконнике за занавеской стоял телефонный аппарат. Журналист торопливо встал и, убедившись, что Джонсон еще на кухне, подошел к окну и поднял трубку.
— 95-16?
— Да, — не задумываясь, ответил Шель,
— Говорит Земмингер. Час назад приехали юрисконсульт Рисхаупт и полковник Гелерт. Я присутствовал на предварительном обсуждении. Дела складываются удачно.
— Хм, — буркнул Шель, прислушиваясь к долетающим из кухни звукам. Слышно было позвякивание фарфора — это означало, что американец ставит посуду на поднос и вот-вот войдет в комнату.
— Неплохо было бы, если б этот поляк отсюда убрался. А с теми двумя олухами мы управимся. Рисхаупт…
В коридоре раздались шаги. Шель быстро положил трубку и, понимая, что сесть обратно не успеет, остановился перед шкафом с фарфоровыми статуэтками.
— Я любуюсь твоей коллекцией, — сказал он, как только Джонсон вошел в комнату.
— Это сокровища Кэрол, — ответил тот, ставя поднос с чашками на стол. — К счастью, здешний антикварный магазин торгует главным образом мебелью. Коллекционирование дрезденских статуэток влетает в копеечку. Но…
Раздался тихий звонок. Американец нахмурился.
— Телефон, — произнес он и нерешительно добавил: — Пускай звонит себе на здоровье.
— А вдруг что-нибудь важное? — спросил Шель и тут же пожалел: повторный звонок мог означать, что Земмингер жаждет закончить донесение.
К счастью, Джонсон, связанный присутствием гостя, предпочел отказаться от разговора. Через несколько секунд звонки прекратились.
— Шеф дал мне два дня отпуска, — говорил Джонсон, наливая кофе,— главным образом по случаю твоего приезда и, кроме того, чтобы дать мне возможность отдохнуть после тревожных событий.
— Очень любезно с его стороны. У тебя есть какие-нибудь известия с «поля брани»? Я сегодня утром видел Гюнтера. Он просил заступиться за него. Но это, пожалуй, невозможно…
— Э-э, о нем можешь забыть! Груберу будет предъявлено обвинение в незаконном присвоении чемодана и попытке шантажа. Его вину нетрудно будет доказать, и наш дорогой инспектор просидит года два-четыре, — сказал Джонсон и, подумав, добавил: — Если только добросердечный защитник не добьется условного приговора. Так или иначе, его карьера в полиции окончена.
Шель кивнул.
— Грубер поступил безрассудно, — сказал он. — Его планы были слишком наивны, а действовал он чересчур открыто. Однако нельзя обвинять его одного. Он ведь был всего-навсего пешкой, исполнявшей чужую волю.
— Ты имеешь в виду старика Менке? — Джонсон искоса поглядел на приятеля.
— Да нет, не только доктора. Я все больше убеждаюсь, что и тот не был «шефом». Ряд незначительных деталей указывает на то… — он оборвал фразу на середине, словно не находя слов, и сказал: — Перед тем как прийти сюда, я снова виделся с Лютце.
— Да? Ну и как пьянчужка? Еще не удрал из больницы?
— Лютце чего-то боится. Я не добился от него никаких сенсационных новостей, но из того, что он рассказал, сделал немаловажные выводы.
— Это интересно! Теперь ты, наконец, сможешь ответить на те загадочные вопросы, которые все время тебя тревожат.
— А тебя разве не интересует решение загадки?
— Конечно, интересует! У меня есть своя теория… Но продолжай, пожалуйста. Любопытно, какими путями ты пришел к своим заключениям?
— Я не могу припомнить, когда именно начал подозревать, что окружен стеной мнимых истин. Некоторые вещи начали меня занимать вскоре после того, как я поселился на Эйхенштрассе. Мне показалось по меньшей мере странным, что Леон покончил с собой перед самым моим приездом. Разговаривая с фрау Гекль, я узнал, что Леон всегда запирался у себя в комнате, но почему-то, решив покончить жизнь самоубийством, оставил дверь открытой. В этом крылось противоречие. Потом я узнал, что ты живешь и работаешь в Гроссвизене. Отчего же Леон первым долгом не обратился со своими затруднениями к тебе? Этот вопрос занял первое место в ряду невыясненных проблем, которых становилось все больше. Леон, несомненно, понимал, что приехать из Польши в Западную Германию не так-то просто. Почему же, несмотря на это, он попросил помощи не у тебя, а у меня? Это заинтересовало меня еще больше, когда я услыхал, что ты работаешь в прокуратуре, то есть являешься тем самым человеком, к которому он должен был обратиться, даже если бы вы были едва знакомы.
— Леон намекал на какие-то свои таинственные открытия. Однако я не принимал его слов всерьез, к тому же в его рассуждениях обычно полно было недомолвок. Зная о том, что он психически болен, я недооценивал серьезность этого дела, решив, что волновавшие беднягу проблемы всего лишь плод больного воображения. Мое поведение его, безусловно, обидело.