И никто из Ельцинской команды не сказал им: «Да и пошли бы вы нах!..»
Не-е-ет. Ради звёздно-полосатых со компанией парад был разделён. По Красной площади прошли только ветераны и переодетые в форму военных лет военнослужащие, с соответствующей техникой тех годов. На историческую часть милостиво глядели гости, явно уже чувствовавшие себя здесь хозяевами.
А остальных военных отправили на Поклонную гору. Пинком под зад, фактически!
Какой позор! Испанский стыд!!!
В такие вот реалии меня выкинуло.
Спустя три недели — жуткое землетрясение в Нефтегорске. Сколько народу погибло…
И вот июнь — снова теракт. Банда Басаева в Будённовске. Опять погибли люди.
Это что получается — я пришла в себя в девяносто пятом после последней трагедии, ровно неделю спустя.
Сколько боли выпало на людскую долю в эти годы. Сколько ужаса.
И тут до меня дошло. Это? Это оно? Я читала хроники террористических актов, и в груди собирался холодный комок. Все эти люди умрут? Перенесут издевательства и зверства? Снова? А вот эти детки, погибшие в дыму пожара от рухнувшего прямо на город самолёта? И воспитательница опять сойдёт с ума, потому что будет выводить из огня чужих детей — и снова не успеет спасти двоих родных?
Я оделась потеплее и пошла на берег Иркутского моря. Ходила по набережной часа полтора, смотрела на низко висящие сизые снеговые тучи.
Сколько клятв вы давали в жизни? Я ярко помню одну. Настоящую, произнесённую с горящим сердцем. Мне было всего девять. Правильные формулы давались мне тяжело — не знаю, почему, со стихами, например, никогда проблем не было. Но отчего-то в моей голове эта клятва всегда звучала так: «Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь горячо любить и защищать свою советскую Родину…» Наверное, пионервожатая слегка удивилась необычной интерпретации, но поправлять и ломать торжественность момента не стала.
Нет той страны, в которой прозвучала эта клятва. Но Родина моя жива!
Это решение, наверное, может стоить мне жизни. Во всяком случае, одной из. А если спрятаться и отсидеться — да нахер бы мне такая гнусная жизнь сдалась!
И я пошла домой. Даты никогда не были моей сильной стороной (исторические диктанты — тихий ужас моего детства). Значит, мне понадобится больше времени.
А уж встречу как-нибудь придумаем, как организовать. Теория семи рукопожатий давным-давно доказана.
29 октября 1995, воскресенье.
Утром папа как всегда заскочил забрать пошитые постельные комплекты.
— Чай будешь пить?
— Некогда, доча.
— Тогда просто двери прикрой, чтоб неслышно было.
Он сразу сделался серьёзным.
— Что случилось?
— Пока ещё не случилось. И я не хочу, чтоб случилось. Пап… Я помню, ты говорил, у вас в хороших знакомых есть полковник ФСБ.
Отец сощурился, повторил:
— Что случилось?
— Я не могу тебе сказать. Это не тот… уровень секретности, что ли.
— Опять сон?
— Да. Повторяется по кругу. Сотни людей могут погибнуть.
— Ты понимаешь, что это гораздо серьёзнее, чем спортзал?
— Я понимаю. Я должна хотя бы попытаться. Иначе я не смогу себе простить.
Отец выдохнул с длинным и задумчивым «п-ф-ф-ф…»
— И ты хочешь что? Встречу с этим полковником?
— Нет. Я хочу встречу с одним бывшим подполковником КГБ. Совершенно конкретным. В Питере. Бывших, как ты понимаешь, не бывает. Желательно, в неофициальной обстановке. Что-нибудь достаточно уединённое. И открытое. Павловский парк. Петродворец. У меня есть деньги, если надо заплатить. Желательно рублями. Но на крайний случай можем кубышку растрясти с баксами. Тыщ на пять-десять.
— Ой, бля-я-я-х-х-х…
— Пап, надо. У нас недели две.
— Ну ты захотела!
— Хорошо, шестнадцать с половиной суток до критической точки. Надо.
Я в него верю, почти как в бога. Если надо — он сделает.
РАЗГОВОР
14 ноября 1995, вторник. Павловск.
Не знаю, любил ли Пушкин Павловскую осень так же сильно, как Болдинскую. Во всяком случае, здесь было достаточно живописно. Золотая осень в своей последней, тысызыть, фазе. Багрец и прочее.
На воротах висела знакомая табличка, гневно предупреждающая, что на территорию дворца нельзя на лыжах. А так хотелось!
Мы с отцом вышли из такси — не думаете же вы, что он меня хрен знает куда одну отпустил? Папа был мрачен: