Ну да. Чёрная рубаха с золотой цепью в два пальца толщиной тоже смотрится неплохо.
Мужик придвинулся поближе:
— Ты — случайный свидетель, поняла? Испугалась стрельбы и спряталась в аптеке. Ничего не видела. Ничего не знаешь.
Я кивнула:
— Самый лучший вариант, — ещё раз глотнула и вернула ему бутылочку, — Пойду с дядей Стёпой поговорю.
Мужик придержал меня пальцем за плечо:
— Никуда не ходи. Тут стой. Иваныч! Доча хочет показания дать.
Отец и милиционер подошли поближе. Капитан чего-то там устало представился.
— Ну, в целом, ситуация ясна. Я правильно понимаю, ни с кем из людей, участвовавших в перестрелке, вы не знакомы?
Я кивнула:
— Да, верно.
— А здесь вы как оказались?
Отец и большой дядя с вискарём напряглись.
— Да я в аптеку шла. А они как начали стрелять! Я испугалась и дверь закрыла.
— М-гм. А провизор?
— Она убежала сразу. Я тоже хотела в ту дверь выскочить, а там уже тоже стреляют.
— И вы решили закрыться, чтобы себя обезопасить?
— Ну да.
— И дальше находились внутри до приезда пожарной команды?
— Да.
— М-гм, — мент протянул мне планшетку, — Вот здесь распишитесь, что с ваших слов написано верно.
Я вытянула планшетку у него из рук, внимательно перечитала протокол, подписала.
— Секунду, — я открыла сумочку, достала стотысячную купюру и заправила её под зажим планшетки, — Купите детям что-нибудь вкусное. И спасибо, что так быстро приехали. Желаю вам удачи в вашем нелёгком труде.
Наверняка, милиционер больше обрадовался бы бумажке в сто долларов, но и это было неплохо. Учитывая, что зарплату им, как и всем, могли месяцами задерживать.
Я ЖИВА
Менты пошли в аптеку, а меня отец усадил в машину. Сами они — папа и здоровый мужик — стояли около открытой дверцы.
— Кроме испуга какие проблемы? — отец смотрел прищурясь.
Я постаралась представить ситуацию в целом и себя в ней.
— Ну… Испугалась я не просто, а прямо до усрачки. У меня зверски болит нога, потому что я пнула булыжник, когда закрывала дверь. Мне прострелили юбку, — это я заметила, пока размышляла: стоит уже от дыма лицо заматывать, или ещё нет? — Мой гениальный план по предложению текстильных товаров на местный рынок накрывается медным тазом. И я очень боюсь, что оставшиеся уроды снова меня подкараулят.
— Ну, это теперь не твоя печаль, — мужики переглянулись, и за их спинами я вдруг заметила ещё один джип, большой, чёрный, квадратный и совершенно глухо тонированный. И рядом с ним ещё троих скучающих товарищей.
Отчего-то очень не хотелось думать, что у них в багажнике. Внутри шевельнулась жалость, и я честно спросила себя: хочу ли сейчас походатайствовать, чтобы оставшихся троих «гоп-стоперов на максималках» взяли да и отпустили? Готова поручиться за жизнь — свою и близких — после этого? Да хотя бы за здоровье? И честно себе ответила, что нет.
Я откашлялась — что-то в горле вдруг пересохло — и спросила:
— Сколько я должна за помощь спортзала?
Мужик неожиданно расплылся как солнышко:
— Ради АлексанИваныча — отвечающая сторона заплатит.
— Мда? — я впала в некоторую прострацию, — А можно мне мою часть денежной компенсации ущерба в долларах получить? Я, как капитан Блад, очень хочу узнать себе цену.
Куй железо, как говорится, не отходя от кассы.
Папа удивился. А мужик усмехнулся:
— Порешаем.
Они прикрыли дверь, пошли к тому джипу и о чём-то перетёрли. Борцы погрузились и уехали. А меня папа довёз до дома, и только тут я поняла, что всё ещё в этом безразмерном пиджаке.
— Ой, пап!
— Не кипишуй, щас отвезу.
Папа завёл меня в квартиру, прикрыл двери, убедился, что я перестала трястись…
— Теперь говори: этих уродов знаешь?
Я почувствовала, что снова начинаю трястись, как от холода, пошла, завернулась в огромное одеяло и села напротив отца на диване.
— Двоих видела больше недели назад. По местному рыночку ходили, продавцов трясли. Около нас постояли, табличку почитали, ну, как на двери, и ушли. А ещё, пап, я знаю, кто их сегодня на меня навёл…
И я рассказала ему про кассиршу. Историю из будущего представила как вещий сон. А он даже не удивился. В те годы я часто вещие сны видела, только по большей части они были короткими и безобидными — просто кусочки будущих дней, которые узнаёшь, когда они сбываются.
Лицо у отца стало жёсткое.
— Так. Ты лучше к глазку-то пока не подходи. Сбоку и спрашивай, поняла?
Можно подумать, я мало испугалась.
— Поняла.
Ещё бы не понять! Сколько народу через глазок застрелили…
— Я заеду попозже. Закрывайся.
Я толстой гусеницей, прямо в одеяле, поволоклась закрывать дверь. Папа на выходе обернулся и ещё раз строго сказал:
— Спрашивай!
— Я поняла, пап. Обязательно.
Закрыла я обе двери и ка-ак меня снова накрыло, до лютого зубовного стука. Аж ноги задеревенели, как будто в снегу стою. Еле как доковыляла до кухни, включила чайник. Пока ещё он вскипит, блин! Открыла сильно тёплую, почти горячую воду, руки под струю сунула. Кран гудит, чайник шипит, зубы стучат, ноги трясутся. Красотища, бля! И тут звонок в дверь!
Спокойно. Не обязательно меня убивать пришли. Дверь сразу не прострелят. В глазок смотреть не буду.
Я открыла внутреннюю дверь и на всякий случай встала за бетонный кусок стены:
— Кто там?
— А глазок у тебя на что?
Вовка!!!
Засовы трясущимися руками я открыла не сразу. Он зашёл, довольный, улыбающийся, увидел меня и резко нахмурился:
— Что случилось?
Я помотала головой:
— Д-дверь… з-зак-крой…
17. РЕАБИЛИ-ТА-ЦИ-Я…
ОТХОДНЯК
Феерический понедельник 17 июля продолжается.
Вовка бросил в угол пакет, с которым пришёл, сгрёб меня в охапку, притащил в кухню и усадил на колени, прямо как есть, в одеяльном коконе.
— Рассказывай.
И я начала рассказывать. И снова тряслась и ревела.
Глаза у него сделались холодные и с жёлтыми каёмками. Жутковато…
— Если твой папа эту бабу не убьёт, я…
— Вов, не надо!
— Что «не надо»⁈ Она тебя бандитам сдала за сколько?
— Ой-й-й… я и не помню. Миллиона два, что ли, в этом саду забрать надо было.
— За два ляма! — дальше не могу слова повторить, извините, — За два ляма человека на смерть отправила! Ты вообще уверена, что ты у неё такая первая?
Ну… Честно говоря, нет.
Тут чайник захлопал крышкой и прекратил наши споры.
— Дай-ка я тебе чаю налью горячего, а то вон, зубы стучат… — Вовка пересадил меня на стул, — Ой, бля…
— Что?
— Да щас, руки хоть помою.
Ой, правда, он же с этих монтажных работ! В каких-то старых трениках, подвёрнутых как шорты, в запасной дедовой спецухе, узковатой в плечах и коротковатой на животе. Ну правильно, вряд ли по его росту у нас на даче что-то нашлось, а хорошую одежду жалко. И такой, равномерно запылённый.
— Дед, в смысле, Василич тебя хоть до дома довёз? А то в таком виде.
— Ага, до подъезда. Да не охота было чистое на грязь одевать. Руки вон, глянь. Сейчас чаю налью тебе, и в душ. Тебе с молоком?
— Да, немного только. А то холодное будет.
— Норма-ально. С сахаром?
— Нет, я лучше конфетку.
Глюкоза. Для мозгов полезно.
Вовка вручил мне кружку и пошёл намываться. А я пила чай и понимала, что вот теперь меня потихоньку отпускает.
Ты рядом — и всё прекрасно
И в дождь, и в холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете…
Нет, сочинила не я. Юлия Друнина. Замечательная поэтесса. Из породы железных людей, прошедших войну бойцом, так что в излишней мягкотелости её никак нельзя было упрекнуть.
Потом он пришёл из душа, нагрел еды. Я поклевала, хотя, честно говоря, не лезло. Потом мы сели в зале, обнимались, и он говорил мне какие-то утешительные речи. А потом как-то незаметно задремали.