На утро Максим запланировал поход в театр к Штуцеру. Хотелось попросить прощения.
Оставшийся вечер он все пытался отогнать воспоминания, но не удавалось. Тогда он дал им волю и просмотрел все, что хотело ему показать его сознание.
Бию. Она волновала юношу больше всего: ее обнаженное тело, то, что она делала. Максим и раньше видел обнаженных девушек – направление ню было вполне естественно и популярно в искусстве. Но в случае с Бию все было иначе – это была омерзительная нагота, но запретно приятная. Почему? Потому что для этой девицы была совершенно привычной. И ее действия были не изящными, а грубыми, не красивыми, а вызывающими.
И молодой человек никак не мог справиться с возникающим рядом с развратной Бию образом невинной Агаты. Порок и чистота, ложь и правда, пламя и вода, разрушение и созидание. Две девушки стали для Максима символами двух миров.
В одном он больше не сомневался.
Ему нужен был именно этот мир, мир Агаты.
Утром он никак не решался войти в театр. Машина Штуцера стояла рядом, значит, он был здесь. Но Максим не знал, что сказать, с чего начать.
Махнув рукой и полностью отдавшись судьбе, он вошел.
Режиссер встретил его с понимающей улыбкой на лице. От извинений он отмахнулся.
– Не стоит! Знаете, Максим, – говорил он. – Ведь я тоже примерно в Вашем возрасте отправился туда, в мир сброда.
Юношу словно током ударило. «Мир сброда».
– Хотел узнать больше, – продолжал Штуцер, не заметив реакции собеседника. – И узнал даже больше, чем хотел. И напивался пару раз, да, так что понимаю Вас.
– Я не просто так туда отправился. На самом деле мне там скоро придется жить.
– Что? Вы не прошли тест?
– Да, не прошел. Сдал с результатом 99 баллов.
– Но это же глупо!
– Это не имеет значения. Через четыре дня придет повестка в клинику.
– Не торопитесь, молодой человек. Не все еще потеряно!
– Спасибо Вам, уважаемый Герхард, но не нужно меня утешать. Я уже не маленький ребенок. И простите, но мне нужно идти, нужно встретиться со своими друзьями.
Юноша поднялся из-за стола в буфете, за которым беседовал с Штуцером, и, попрощавшись, двинулся к выходу. Меньше всего ему хотелось чувствовать жалость к себе.
– Запомните, Максим, – сказал режиссер на прощание. – Все мы ничего не стоим, если не боремся до конца и теряем надежду…
Выставка Лучано произвела сильное впечатление на ребят, так что у них появилась немало тем для обсуждения. Промежду прочим юноша рассказал друзьям об Аароне, и они вместе решили обязательно донести его работы до искусствоведов Периметра. В беседах об искусстве Максим утопил свое горе, забыл о том, что ждет его через несколько дней. Он наслаждался каждым мгновением, каждой минутой, проводимой с близкими. В один из вечеров он даже позволил себе поцеловать руку Агаты, из-за чего та залилась краской и стала озираться по сторонам.
– Я хочу, чтобы ты знала – ты прекрасна! – сказал ей Максим, улыбнувшись. Ощущение приближающегося конца привычной жизни освобождало, расковывало. – Раньше я не понимал этого, потому что мало общался с другими девушками. Но теперь у меня нет сомнений в том, что ты восхитительна. И лучше всех, кого я встречал.
Агата закрыла лицо руками, то ли от стыда, то ли от страха, то ли и от того, и от другого. Но она была не из тех изнеженных девчонок, которые бежали от всего на свете. У нее был характер.
– Ты просто поразил меня, – ответила она, собравшись. – Мне было очень приятно услышать такие слова, хоть это и прозвучало немного пошло.
Максим наигранно пожал плечами и скривил гримасу. Девушка засмеялась.
– Никогда не прощу себе, что не сказал тебе этого, когда еще мог, – объяснился он.
Агата взяла его руку и сжала, глядя ему в глаза. Им больше ничего не нужно было говорить друг другу. Как и обычно, оба понимали, какие именно слова не сказаны – это было прощание.
В запасе оставался один день, и юноша посвятил его семье и сборам. Родители были грустны, но охотно общались с ним, брат с сестрой заинтересованно расспрашивали о походе за Рубеж, время пролетело незаметно.
Максим не стал дожидаться повестки, он уже был готов, поэтому утром встал рано, собрался и покинул дом еще до того, как кто-то из семьи проснулся.
Голову он держал пустой, не позволяя ни одной мысли задержаться там. Лишь мысль о побеге не давала ему покоя. Он слышал о беглецах, скрывшихся от процедуры, проигнорировавших повестку. Многих находили и отправляли в клинику силой, но не всех.