Я промолчал, потому что тупой, а Ганс, заинтересованно глядя Николь под срез мундира, вымолвил:
– У него в казарме права лежат. В тумбочке. Там все чин чинарем написано – Михаил Прохоров, Российская Федерация. А как ты с этой его малявы денег выкрутишь? – спросил он, как бы невзначай приобнимая Николь за талию.
Она не стала отстраняться, позволяя обнять себя, но потом, когда Ганс уже начал пристраиваться к ней с серьезными намерениями, вкатила ему смачный щелбан в лоб и сказала:
– Ты сейчас пойдешь в эту вашу казарму и принесешь его права. Только быстро.
Ганс озадаченно потер лоб, потом обошел Николь, походя шлепнув ее по заднице, и встал передо мной:
– Чего затих, пес кудлатый? Будем с этой падшей женщиной темные дела крутить или как?
Я взглянул на падшую женщину.
Николь отпустила мой воротник и тоже терпеливо ждала моего вердикта, закусив губу от напряжения.
– До дембеля два месяца. Один хрен делать нечего, – сказал я Гансу. – Иди, короче. Заодно легенду там слепи для Суслика, типа нажрался я в дрезину, но завтра точно приползу.
– Это уже двое суток будет, – возразил Ганс. – Тогда надо пузырь ставить. А если я потом еще раз свалю, то два пузыря нужно.
Мы оба посмотрели на Николь, и она чуть не задохнулась от возмущения:
– Ну вы даете, чмошники! Вас тут кормят-поят, да еще и трахают на халяву, а вам еще с собой подавай! Оборзели вы, служивые!
– А где я сейчас пузырь возьму, женщина? – показал свои пустые карманы Ганс.
– Без пузыря его легко в холодную закрыть могут, – поддакнул я, хотя, конечно, Суслик, наверное, отмазал бы и так. Старшина уже раз двадцать нам докладывал, как мы ему осточертели и какой бы он нам отвесил пендаль в направлении исторической родины, была б на то его воля. Но ведь приказ о демобилизации подписывает комбат, по представлению ротного, а старшина свое мнение может засунуть поглубже и держать там в холоде, чтоб не испортилось.
Николь тряхнула мелированными кудряшками, смерив презрительным взглядом каждого из нас:
– Да уж, пока такие гамадрилы служат в нашей армии, американские матери могут спать спокойно…
Она порылась в сумочке, достала оттуда целую котлету тысячных купюр и отмусолила одну купюру Гансу.
– На, гусар, бери.
Ганс цапнул деньги, не моргнув глазом, хотя я бы, наверное, постеснялся – и анекдот на этот счет есть соответствующий.
– Ну, я пошел? – спросил Ганс, пошло мне подмигивая.
– Иди, – скомандовала Николь. – Только сразу сюда возвращайся, нам же еще до вечера надо будет карту на его права зарегистрировать.
– Да ты прям хакер в трусах, – похвалил ее Ганс на прощание, задержался взглядом на тележке с деликатесами и, тяжело вздохнув, вышел в коридор.
Я подумал, что пожрать и в самом деле не мешает, но только я уселся в кресло рядом с тележкой и начал орудовать вилкой, высматривая себе жратву попонятее, как дверь номера снова распахнулась, и в гостиную вбежал запыхавшийся Ганс.
– Михась, спалили нас здесь! Акула, вепрь краснорожий, у выхода засаду устроил, я еле ноги унес.
Николь холодно посмотрела на Ганса.
– Ты что, еще и в розыске, парниша? Кота снасильничал или у бабки пенсию отнял?
Ганс, демонстративно игнорируя девицу, прошел к окну.
– Здесь ведь задний двор, братуха? Ну да, так и есть, задний.
Он одним движением распахнул окно и неожиданно ловко перебросил свое грузное тело через подоконник. До нас донесся смачный шлепок, вроде как кальмар упал с пятнадцатого этажа.
Мы с Николь одновременно подбежали посмотреть, как он там плюхнулся, но Ганс уже стоял на ногах и делал нам ручкой с газона.
– Ждите к обеду! – крикнул он на прощание и пошел пружинистой походкой от плеча, точно зная, что мы смотрим ему вслед.
Однако, реабилитировался пацан перед подругой.
Николь так на него смотрела, что мне даже стало немного завидно, и я вернулся к тележке со жратвой, чтобы не видеть этого восхищенного взгляда.
На меня так смотрели только раз в жизни – вчера, когда моя фамилия разнеслась по столикам ночного клуба. Но ведь это совсем не то – там ведь не мною восхищались, а моим прототипом.
А ведь хочется, чтобы на тебя смотрели и таяли.
Глава третья
Николь погнала меня в ванную, но вовсе не затем, о чем я немедленно подумал. Хотя она тоже явилась туда и внимательно смотрела, как я моюсь, указывая, где я схалтурил, и требуя от меня старательности так, как в прекрасном детстве не требовала от меня родная мать.
– Вот здесь отмой как следует, животное. И здесь не лажай, скотина! А уши! А шея! Мля, ты чего, детсадовский? Тебя что, в детстве шею мыть не научили?
Я терпел ее там минут пять, не больше – пока не понял, что давать мне в ванной она не будет. А как понял, так сразу встал, как есть мокрый и в пене, вытолкал ее из ванной и захлопнул дверь.