— Что? — переспросил он.
— Река Стикс широка и глубока, — повторила она. — В ней очень много ненависти. — И тут же словно переключила телевизионные каналы. — Коты вылезли. Я их покормила. Кажется, я им понравилась.
— Что ты имела в… — Он не договорил. Его окутала благословенная темнота.
Проснувшись вновь, Дэнни не смог шевельнуться. Луиза сидела рядом с чашкой кофе наготове. Помогла выпить ее маленькими глоточками.
— Боюсь, ноги у тебя не очень.
— Они болят, как и плечи, — прошептал он.
— Какое-то время тебе придется побыть дома. — В голосе слышалось сочувствие. — Но я уверена, что все образуется.
— Зато нам не придется ехать к Ифетао. — Дэнни попытался улыбнуться.
— Это точно. Да и смысла в этом нет.
— Ты о чем?
— Эта женщина ненавидела тебя. Помнишь фигурку, которую я уничтожила? Ту, которую она оставила на крыльце. Ее назначение — превратить тебя в импотента. Наверное, она решила, что ты этого заслуживал. — Луиза вздохнула. — Но не имела права так поступать.
Дэнни попытался поднять голову, чтобы посмотреть на Луизу. Его пальцы поползли по одеялу, как пауки-калеки.
Ее взгляд упал на его руки.
— Осторожнее. Как бы то же самое не произошло и с пальцами рук. Всеми десятью, включая большие. — Но тут же она ослепительно улыбнулась. — Но я говорила тебе, что могу печатать с голоса. Все у тебя будет в порядке.
— Что ты такое говоришь? — пробормотал он.
Внезапно взгляд его упал на комод за ее спиной. Там стояла его фотография в металлической рамке. Но теперь к рамке привалилась какая-то фигурка, напоминающая куклу Кена, с перевязанным телом, руками, ногами. Повязки эти неестественно выгибали конечности. Особенно сильно они перетягивали плечи, стопы, кисти.
И вот тут, несмотря на боль, он таки начал осознавать, что с ним происходит. Уиззи любила его.
Она заговорила, словно прочитав его мысли.
— Дэнни, я буду любить тебя всегда. Я не позволю ей причинить тебе вред. Ничего у нее не выйдет. Я позабочусь о тебе. Можешь на это рассчитывать.
Подступало забытье, и он понимал, что обратного пути уже не будет.
Сознание уходило, и Дэнни не знал, как удержать его. Но успел понять, о чем говорит ее холодная улыбка.
Любовь всегда побеждает ненависть.
Всегда.
Джин Вулф
Моя шляпа — дерево
30.01. Утром видел на пляже непонятного неизвестного. Я купался в бухточке между домом и деревней. Перекупался, что ли? Впрочем, по-моему, я не очень-то и устал. Как только нырнул, мне почудилось, будто из-за огромного ветвистого коралла выплыла акула. Поспешил на берег. Все купание не продлилось и десяти минут. Выбежав из воды, перешел на шаг.
Свершилось. Я наконец-то начал вести дневник (уж думал, никогда не раскачаюсь). Так что давайте вернемся ко всем тем событиям, которые я должен был описать в нем, но так и не описал. Я купил его на следующий день после возвращения из Африки.
Нет, неверно — в день, когда меня выписали. Теперь я вспомнил точно. Я шлялся по городу, с минуты на минуту ожидая следующего приступа, пока не забрел в одну лавчонку на Сорок второй улице. За прилавком стояла симпатичная женщина, бывают такие по-настоящему красивые негритянки, и мне подумалось: хорошо было бы с ней поговорить, а значит, придется для проформы купить что-нибудь. Я сказал:
— Я только что из Африки.
Она:
— Серьезно? Ну и как там?
Я:
— Жарко.
Короче, я вышел на улицу с ежедневником в руках, уговаривая себя, что деньги потрачены не зря: я буду вести дневник, описывать на бумаге мои приступы, что я ел и делал — так мне предписали врачи; но у меня из головы не выходила она. Как она отошла в глубь лавки, чтобы достать ежедневник. Ее ноги. Как она держала голову. Ее бедра.
После этого я собирался записать все что помню об Африке и наши разговоры, в том случае если Мэри мне перезвонит. А затем рассказать о моем новом задании.
31.01. Устанавливаю свой новый «Мак». Кто бы мог подумать, что в таком месте есть телефоны? Но с Кололаи нас связывают провода, а еще есть тарелка. Я могу трепаться с людьми со всего мира — причем за счет Конторы. (Вот это, я понимаю, гуманизм!) В Африке было не так. Одна рация — да и та держалась на честном слове.
Меня бросило в жар от энтузиазма. «Отдаленный архипелаг в Тихом океане». Нет, все по порядку…
Пэ-Дэ:
— Баден, мы отправляем вас на Такангу.
Не сомневаюсь, я изобразил из себя барана перед новыми воротами.
— Это отдаленный архипелаг в Тихом океане. — Она откашлялась и состроила такую гримасу, точно проглотила кость. — Там будет не так, как в Африке, Баден. Вы будете сам себе хозяин.
Я:
— Я думал, вы меня выгоните.
Пэ-Дэ:
— Нет, что вы! Как можно!
— Неограниченный отпуск по болезни.
— Нет, нет, нет! Но, Бад. — Она перегнулась через стол, и на минуту я испугался, будто она сейчас добросердечно потреплет меня по руке. — Там будет нелегко. Я не хотела бы зря вас обнадеживать.
Ха!
Ближе к телу. Я — в дыре. Я — в бунгало с полом, прогнившим еще в те времена, когда территория принадлежала англичанам. До деревни — миля. До пляжа — и полмили не будет, так что все комнаты пропахли Тихим океаном. Местные жирны и счастливы; по моим расчетам, меньше половины из них идиоты (по сравнению с Чикаго — огромное достижение). Раз или два в год кто-нибудь подхватывает что-нибудь типа триппера и получает от преп. Роббинса дозу мышьяка. И ИЗЛЕЧИВАЕТСЯ! Во дают!
В океане есть рыба — до фигища рыбы. В джунглях — дикорастущие фрукты. Местные знают, какие из них можно есть. Здесь сажают яме и хлебные деревья, а если кому-то нужны деньги или просто хочется что-нибудь купить, они ныряют на дно за жемчугом и меняют его на что надо, когда приходит шхуна Джека. Или устраивают себе праздник — плывут на пирогах в Кололаи.
Совсем забыл — кокосы тут тоже есть. Местные умеют их вскрывать. А может, у меня просто сил пока маловато. (Гляжу в зеркало — б-р-р!) Раньше я весил двести фунтов.
— Твоя тощий, — говорит король. — Ха-ха-ха! Хороший, в сущности, мужик. Чувство юмора у него дикарское, но бывают недостатки и похуже. Он берет нож (мы их называли «упанга», но они говорят «хелетей») и вскрывает кокосы, как пачки с жвачкой. У меня есть и хелетей, и кокосы, но с тем же успехом я мог бы пытаться вскрывать их ложкой.
1.02. Писать не о чем — вот разве что пару раз замечательно искупался. Первые две недели я вообще не заходил в воду. Из-за акул. Я знаю, что они здесь есть — сам видел двух. Если верить тому, что мне говорили, здесь есть и морские крокодилы, некоторые — длиной в четырнадцать футов. Их я пока не лицезрел, поэтому настроен скептически, хоть и знаю, что в Квинсленде они водятся. Время от времени разносится весть, что кого-то съела акула, но местным плевать — они практически не вылезают из воды. Не вижу причин не следовать их примеру. Пока везет.
2.02. Суббота. Вообще-то я давно собирался описать карлика, которого в тот раз видел на пляже, но никак не могу собраться с духом. В больнице мне иногда чудились всякие разности, и, боюсь, оно опять начинается. Я решил прогуляться по пляжу. И что, мне, значит, солнцем голову напекло?
Фигли.
Это был самый обыкновенный человек небольшого роста, даже ниже, чем отец Мэри. Это не мог быть никто из взрослых жителей деревни — комплекция не соответствует. Но и на ребенка он никак не тянул и вообще для островитянина был слишком бледен.
Очевидно, прожил здесь совсем недолго — он еще белее меня.
Преп. Роббинс должен знать — завтра его спрошу.
3.02. Жарко. Жара нарастает. По словам Роба Роббинса, самый жаркий месяц здесь — январь. Ну-ну: именно в начале января я сюда приехал, но с наступлением февраля вообще пошел ад.
Встал рано, пока еще было прохладно. Прошелся по пляжу до деревни. (Остановился посмотреть на скалы, где исчез карлик.) Подождал начала службы, но с Робом поговорить не смог — спевка (он разучивал с хором гимн «Ближе к Тебе, Господи»).