— Понимаю.
Майор даже не счел необходимым скрыть охватившую его брезгливость. Взглянув на орденские планки Барта, он выпятил нижнюю губу:
— Так вам уже довелось повоевать?
— С первого дня. Польша, Франция, а с 1941 года и по нынешнее время Россия. Я был среди тех, кто своими глазами видел башни Москвы.
— А теперь в 999–м батальоне?
— Так точно, герр майор. Добровольно.
— Добровольно?
Военный комендант Орши стал подчеркнуто тщательно укладывать документы в портфель, словно пытаясь скрыть охватившее его смущение.
— Был бы рад встретиться с вами в один из ближайших вечеров, герр гауптман. За бокалом доброго грога. Я пришлю к вам своего денщика.
— Весьма благодарен, герр майор, — с едва заметной улыбкой ответил Барт.
Значит, старик проглотил наживку. Или — выражаясь на кавалерийской фене — конь непокорно бьет копытом, но стоит чуточку взнуздать его, и он как шелковый. Никогда не знаешь наперед, что к лучшему, а что нет…
Пока гауптман Барт докладывал коменданту о прибытии в Оршу батальона, Дойчман сидел в своем временном пристанище и писал письмо Юлии. Полуразрушенная крестьянская хата едва освещалась парой свечей. Стоило кому–нибудь распахнуть дверь, и пламя их трепетало, грозя вот–вот погаснуть. То резкие, то вновь расплывавшиеся тени плясали на закопченных бревенчатых стенах, забегая и на лист бумаги, на который ложились ровные строки.
«Моя дорогая Юлия!
Наверное, уже и забыла, когда в последний раз получала от меня письмо, кареглазая моя. Или все же недавно? Хотя лично мне кажется, что с тех пор, как я писал тебе с прежнего места дислокации, успела миновать вечность. Тогда мы были в Европе, а теперь в России. Я даже знаю название города, где мы находимся, его можно увидеть на географических картах. Но это совершенно иной мир, все здесь настолько до ужаса необычно и непривычно, что я иногда невольно спрашиваю себя: а действительно ли я здесь или же мне все это только снится? Понятие «раньше“ исчезло из сознания: образы, всплывающие в моем воображении, стоит мне подумать о том, что было «раньше“, поблекли, лишились привычных четких очертаний. Лишь тебя, тебя одну я вижу ясно, как прежде. Более того: сильнее, ощутимее, чем прежде, я слышу твой голос, острее чувствую твое дыхание на щеке…“
Оторвавшись от письма, Дойчман невольно взглянул на скрипнувшую дверь. В хату ввалился унтер–офицер Хефе, или же Перебродивший, как окрестили его солдаты батальона.
— Видек, Шванеке, граф Гуго, быстро подъем! Мы отправляемся на ликвидацию группы диверсантов!
— Двадцать одно! — объявил Шванеке.
Они резались в карты с Видеком и графом Гуго фон Зимсбургом–Вельхаузеном, которого все называли просто Гуго. Сначала Шванеке сделал вид, что не замечает Хефе, потом медленно повернулся к нему.
— Что там такое стряслось? — невозмутимым тоном спросил он. — Куда мы отправляемся?
— Группа диверсантов противника нарушила связь.
— Опять начинается, — пробурчал Шванеке, неторопливо вставая из–за стола.
— Хотелось бы знать, существует ли вообще в этой проклятой стране такое понятие, как «нормальная связь“.
Первым о повреждении телефонной линии связи с находившейся в Бабиничах 1–й ротой узнал обер–фельдфебель Крюль.
— Какой идиот прокладывал телефонную линию? — разорялся он в более–менее прилично сохранившейся хате, где и расположилась канцелярия.
Повсюду на жестяных и картонных ящиках были расставлены свечи.
— Вот же кретины, даже простой телефонной линии, и то проложить не могут! Дверь закройте, вы, недоумки! — выкрикнул он, почувствовав холодное дуновение сквозняка на вспотевшем затылке.
Но тут пришлось вытянуться в струнку — оказывается, недоумком был не кто иной, как обер–лейтенант Обермайер.
— Герр обер–лейтенант, нарушена связь с 1–й ротой! — доложил Крюль. — Неплохо для начала.
Впрочем, признаки пресловутого «неплохого начала“ Крюль успел заметить еще в Барановичах, когда рота вынуждена была срочно пересаживаться в другие вагоны, потому что поступило распоряжение отцепить большую часть вагонов и отдать их под погрузку артиллерийских снарядов. Пришлось в темпе распихиваться по немногим остававшимся вагонам, человек по 40 на каждый. А тут еще этот Шванеке в своем репертуаре! Приволок три банки тунца и мешочек галет.
Крюль перестал задавать Шванеке вопросы «Откуда?“. Потому что ответы этого солдата неизменно отличались расплывчатостью и комичной двусмысленностью, в результате чего вся рота потешалась. В тот раз он просто предупредил его: «Малейший сигнал о том, что принесенное вами в роту где–нибудь похищено, и я велю привязать вас к хвостовому вагону!“ Естественно, никаких сигналов не поступило. Шванеке, ухмыляясь, пояснил Дойчману: