— Оборван?
— Похоже, что да.
Лингман поставил на снег ящик с инструментом, а Видек, присев на корточки, стал подсоединять к оборванному кабелю аппарат.
— Давай побыстрее, а то здесь сдохнуть можно от этого холода! — поторопил его Гуго.
— Знаешь, у меня пальцы не гнутся, — ответил Видек.
— Давайте, давайте, нечего рассиживаться, — потребовал Петер Хефе. Но Шванеке чувствовал, что–то здесь не так. Он своим звериным чутьем осязал висевшую в воздухе опасность. Не нравилось ему это все. Черт возьми, подумал он, а если вдруг…
— Так что там с проводом? — нетерпеливо спросил он.
— Перерезан, — ответил Видек.
Он уже успел подсоединить контрольный аппарат. Крутанув ручку, он стал вслушиваться в трубку, и несколько секунд спустя его лицо осветила довольная улыбка — на другом конце послышался голос Крюля.
— Ну что, нашли наконец? Что там случилось, вы, недоумки?
— Провод был перерезан, — ответил Видек.
Из трубки послышался квакающий голос Крюля. Обер–фельдфебель бранился на чем свет стоит. Тут, плутовато улыбнувшись, унтер–офицер Хефе взял из рук Видека трубку.
Тартюхин и Старобин переглянулись, и Петр прошептал:
— Ты — слева направо, а я справа налево… так мы их с двух сторон…
Тартюхин крепче прижал приклад автомата к плечу.
— И старайся попасть им в пузо! — шепотом добавил он. — Я скажу, когда открыть огонь…
Голос Тартюхина звучал едва ли не ласково.
Карл Шванеке встал на колени рядом с Видеком, взяв провод в руки, стал его рассматривать, потом ощупал его. И вдруг, резко обернувшись, бросился в снег с криком:
— Ложись!
Буквально в одну секунду все лежали ничком в снегу. И в тот же момент затрещали автоматы Тартюхина и Старобина. Стреляли из кустов неподалеку от дороги. Еще падая в снег, Гуго ощутил тупой удар в левое плечо, тут же онемевшее. Странно, но боли он не почувствовал и так и не понял, что произошло. Не сразу и ощутил, как по спине стекает тепловатая жидкость. Только тогда он сообразил, что ранен.
— Черт, меня подстрелили, — с каким–то даже удивлением простонал он.
Рядом, вжавшись в снег, лежал Видек. Услышав Гуго, он повернулся к нему и спросил:
— Куда попали?
— В плечо.
— Вот же дьявол — если бы мы хоть могли открыть ответный огонь! А то ведь нечем! — в отчаянии пробормотал Видек.
На всю их группу был единственный автомат, из которого сейчас вовсю палил залегший в снежной ложбине унтер–офицер Хефе. Откуда именно их обстреляли, он понять не мог, но палил наугад, решив прочесать местность.
Тартюхин со Старобиным, словно лисы, затаились за снежным бугром. Но пули свистели далеко в стороне и выше. Оба вновь дали несколько очередей. Шванеке подполз к Петеру Хефе.
— Провод был перерезан! — с искривленным от досады лицом доложил он. — И если бы не ты, нас бы давно перещелкали, как козлят.
Унтер–офицер Хефе чуть приподнял голову, но тут же вынужден был снова вжаться в снег — одна очередь русских прошла чуть выше их голов, вторая взметнула снег в полуметре впереди. Не целясь, Хефе нажал на спусковой крючок и длинной очередью прошелся по кустам.
— Дай–ка лучше мне, так не стреляют! — сердито произнес Шванеке.
Он уже трижды побывал в России, он знал противника, знал хорошо, не хуже себя самого.
Петер Хефе без разговоров отдал ему автомат, будто был рад отделаться от этой штуковины. Ощутив прикосновение холодного металла, Шванеке сразу почувствовал себя другим человеком, он как бы слился с оружием, к которому успел привыкнуть за годы войны, сжиться с ним, будто и на свет появился с автоматом в руке. Пока подтягивались остальные, собираясь группой — Видек тащил раненого Гуго, — Шванеке перекатился за сугроб и стал методично простреливать каждый куст, потом, сменив обойму, продолжил прицельный огонь. Он, как и Тартюхин с Михаилом Старобиным, был теперь в своей стихии. Реакция его была молниеносной — совсем как у дикого зверя. О грозившей ему опасности в этот момент он не думал, а думал о том, как побыстрее уничтожить своего противника.
Шванеке прекратил огонь. Смысла нет тратить патроны, если не видишь врага. А заснеженная дорога лежала перед ними, словно ничего не происходило. На горизонте темнел лес, грозный, таинственный, полный опасностей. Петр Тартюхин и Михаил Старобин неподвижно лежали за своим сугробом, а Шванеке — за своим. Противники, стараясь ничем не выдать себя, даже дышать боялись. Тартюхин осторожно повернул желтое лицо к Михаилу. Последняя автоматная очередь прошла буквально впритык, заставив их насторожиться. Теперь уже стрелял человек опытный, знавший, как верно распределить огонь.