Это оказались свои.
Шрадеру показалось, будто он узнал Дарнедде, однако подать голос не рискнул, опасаясь, как бы кто–нибудь не открыл огонь. Боже, подумал он. К тому же, кто знает, как поведут себя Фрайтаг и остальные солдаты, что были с ним. Но они продолжали лежать молча, не шевелясь, как и Шрадер, скованные страхом, что по ним случайно откроют огонь. Затем снова стало темно, и они услышали, как та, вторая группа выбралась из воронки и двинулась дальше.
Они не рискнули пойти тотчас вслед за ними. Все тот же страх продолжал владеть ими и тогда, когда уже прошло несколько минут. Каждый шаг давался Шрадеру с огромным трудом. Он был вынужден всякий раз превозмогать себя. Лично он предпочел бы остаться там, где и был, хотел бы, чтобы и другие тоже остались, но сказать это вслух не решался. Наконец он все–таки шепотом дал команду остановиться, дал лишь потому, что терпеть больше не мог. В ответ не услышал ни звука, что, на его взгляд, было хорошим признаком. Наконец темноту прорезала очередная ракета, и он увидел, что все четверо смотрят на него словно дьяволы. Подрагивающий свет, треск, шипение, искры и вновь темнота. В темноте они поднялись на ноги — во весь рост. Двигаться, скрючившись, было больше невмоготу. Однако уже в следующее мгновение они инстинктивно пригнулись и, валясь с ног от изнеможения, двинулись дальше.
Наконец они живыми добрались до первых полуразрушенных зданий. Они бы продолжали идти и дальше, прямиком до своих позиций, настолько велика была их радость по этому поводу. На их счастье, первая группа, которая шла перед ними, уже поджидала их здесь. Солдаты стояли словно статуи, понурые и неразговорчивые. Трибукайт, который был здесь, приказал им ждать остальных, которые, словно в капкан, угодили в воронку — те самые, кого вел Дарнедде и на кого по пути сюда наткнулся Шрадер со своими солдатами.
Так или иначе, им повезло, по крайней мере на первый взгляд. У каждого на этот счет было свое мнение, которым он сдавленным шепотом и спешил обменяться с товарищем. Судя по всему, русские так и не поняли, что прошляпили крупномасштабную операцию по бегству из крепости. Многие поняли то, что уже понял Шрадер: яростный огонь, которым со стен цитадели русских поливали последние защитники крепости, отвлек их внимание от того, что происходило буквально у них под носом.
Как только они оказались внутри одного из зданий, Трибукайт, Дарнедде, лейтенант Риттер и один фельдфебель устроили совещание.
— Кто последним вышел из крепости? — спросил Трибукайт у Дарнедде.
— Шрадер, — ответил тот.
— Остальные оставались в цитадели?
— Да, насколько мне известно. Если, конечно, за это время не вышли тоже.
— Непохоже. Слишком рано, — ответил Трибукайт. — В любом случае, будь это так, мы бы заметили их при вспышке ракеты. Отсюда все видно как на ладони.
— Но ракеты больше не взлетают, — возразил ему Дарнедде. — Так что, возможно, они уже по пути сюда.
Воцарилось молчание. Собравшиеся выглянули в окна или щели в стенах. Разумеется, ничего они не увидели, кроме редких звезд на небе. С этого расстояния невозможно было даже толком рассмотреть цитадель. Они подождали, пока темноту не прорежет вспышка очередной ракеты. Увы, минута шла за минутой, но ничего подобного не происходило.
— Судя по всему, русские выслали туда новые патрули, — сделал вывод Трибукайт. — Они не хотят, что ракеты высвечивали своих же.
Он взвешивал все за и против. Дождаться даже Дарнедде и Шрадера, пока те преодолеют изрытое воронками поле, было нелегко. Более того, он подозревал, что кое–кто из солдат в соседних зданиях уже взял судьбу в собственные руки и теперь самостоятельно движется дальше, к немецким позициям за пределами города. Тем не менее большинство подчинились его приказу и остались ждать остальных.
— Больше ждать нельзя. Кто знает, может, они выйдут из крепости не ранее чем через час. Если вообще рискнут это сделать.
— Они непременно выйдут, — возразил ему Дарнедде. — Потому что это либо сейчас, либо никогда.
— Мы уходим, — тем не менее распорядился Трибукайт. — Если остальные уже идут сюда, им придется выбираться из города самостоятельно.
Дарнедде предпочел не высказывать вслух свое несогласие. Потому что если они хотят выбраться отсюда живыми, надо уйти как можно раньше. А там будь что будет.