Затем все неожиданно закончилось.
Это принесло чувство огромного облегчения. Шерер не мог ничего поделать и ощущал лишь то, что с его плеч свалилась тяжелая ноша, оставив его душу опустошенной. В нем поселились неуверенность в собственных силах, стыд и облегчение. Впрочем, тут не стоило говорить о стыде, потому что в судьбе погибших немецких солдат не было его вины. Но разве он мог реагировать на это как–то иначе? Примерно день он не мог заставить себя произнести даже слово. Метцелаар несколько раз пытался заговорить с ним, однако отступил от него, когда понял, что Шерер не желает ни с кем общаться и не нуждается ни в чьем обществе. Позже… может быть.
Он по–прежнему относится к Холму как скряга, накопивший груду золота, которое нельзя сплавить в слитки или когда–нибудь полностью потратить или поменять на что–либо. Он пытался так не думать, потому что это, несомненно, были постыдные мысли, но он слишком устал от напряжения последних месяцев и не мог не вспоминать о Холме. По крайней мере, так было на сознательном уровне, хотя от этого ему было не намного лучше.
Даже после того, как фон Засс в последний раз подавал знак окончания передачи, Шерер продолжал сидеть возле радиопередатчика, чтобы узнать что–нибудь о судьбе группировки, которая сумела вырваться из западного котла, из цитадели. Час шел за часом. Дальнейшее ожидание сделалось невыносимым. Генерал отчаянно нуждался в сне. Нужно было хотя бы немного поспать, потому что он рисковал свалиться без чувств в любую минуту. Шерер хорошо это понимал, но, давно уже нуждаясь в полноценном сне, он никак не мог заснуть и по ночам по многу часов бодрствовал, лежа на кровати. Поэтому он вышел из здания, в котором находился узел связи, чтобы немного подышать холодным ночным воздухом.
То же самое он сделал и месяц назад, в Ново–Сокольниках.
Он не стал уходить далеко, потому что слишком устал, да и не слишком хорошо знал Велиж. Ново–Сокольники превратились в развалины, но казалось, будто это место всегда было таким — жалкой деревушкой, насчитывавшей всего несколько убогих домишек. Велиж был значительно больше, небольшой городок, в котором сохранилось несколько каменных домов, правда, существенно разрушенных, возвышавшихся среди фундаментов сожженных и искореженных снарядами деревянных изб.
Дивизия, ранее занимавшая Велиж, оставила после себя необычные сооружения. Разрушенные избы стали хорошим источником древесины, и поэтому дверные и оконные проемы всех занятых немецкими солдатами каменных домов были закрыты щитами из досок, которые ставились на землю и прислонялись к стенам. Они служили экранами, защищавшими от шрапнели. Шерер признал это разумным изобретением, несмотря на то что город после прихода его дивизии больше не подвергался артиллерийским обстрелам. Может, эти защитные экраны сейчас и не столь нужны, но смотрятся они забавно, придавая городу Велижу необычный облик.
Шерер не стал уходить далеко и вскоре оказался возле здания, в котором размещался дивизионный узел связи. Он немного постоял, дымя сигаретой, на противоположной стороне улицы. Мимо него время от времени проходили солдаты, и лишь немногие узнавали его и приветствовали согласно уставу. Остальные проходили в полуметре от него и не узнавали.
К тем, кто останавливался, он иногда обращался тоном усталого фельдфебеля, спрашивая, как дела. Большую часть своей карьеры военного он был штабным офицером и полковой службы не знал. Однако то, что Шерер пережил в Холме, сделало его другим человеком, и он узнал то, чего никогда не испытал бы, служа в штабе.
В доме на противоположной стороне улицы горел свет, падавший сквозь щели в защитных экранах окон. Из дома вышел Матцелаар. Он огляделся по сторонам, заметил Шерера и окликнул его, чтобы убедиться, что это действительно генерал.
Шерер двинулся ему навстречу.
— Те, кто вырвались из цитадели, установили контакт с группировкой Волера.