— Такая цель желанна для любого человека доброй воли, но достичь ее — задача не из легких и для самого Господа Бога, — ответил Эвхариус, приглашая его войти.
Джованни знаком велел слуге подождать его на улице, и печатник сразу закрыл дверь.
— Я не отниму у тебя много времени, мой добрый Эвхариус. Мне хочется только узнать, как дела с изданием моих «Тезисов».
— Пятьсот копий сразу не сделаешь, благородный Джованни. Пусть мой знаменитый коллега Ульрих Хан и говорит, что сегодня за день можно напечатать ровно столько, сколько от руки напишешь за год.
— С Ханом я знаком, — улыбнулся граф. — Он большой умница, человек утонченный и с немалыми возможностями. Когда я увидел его «De honesta voluptate et valetudine»,[2] то решил, что это какой-то философский трактат одного из латинских авторов, а полистав, понял, что держу в руках поваренную книгу. Надувательство получилось забавным, потому что он тут же позволил мне опровергнуть несколько рецептов, вызвавших у меня несварение.
— Даже такому человеку, как вы, эччелленца, всегда есть чему поучиться. Но держите свое открытие в тайне, хотя многие об этом знают. Проще говоря, Хан боится за свою лицензию печатника.
— Я думаю, добро без свободы теряет смысл. «Не делай зла и не будешь иметь хлопот», — говорит Сенека.
— Может, это и верно, эччелленца.
— Так есть на небесах и так будет на земле, когда люди лучше познают божественную сущность. Если мы все — дети высшего существа, значит, походим на Него. Мир должен это узнать, и я надеюсь, узнает, прочтя мои «Тезисы».
— Как вы сказали, эччелленца? Я правильно расслышал? Наверное, нет. На беду, старческие уши могут принять одно слово за другое. Это как яблоки в корзине торговца фруктами. Покупателю он покажет пару хороших, а на донышко засунет порченые.
— Ты не ослышался, Эвхариус. А что касается подмены яблок, то я хочу, чтобы три копии были переплетены в красную кожу. Пусть там останется место, чтобы прибавить еще страницы. Переплеты должны быть с замками и ключами.
Эвхариус удивленно на него взглянул, но какие могут быть возражения, если таково пожелание благородного и богатого клиента?
— Будет исполнено. Я постараюсь закончить работу поскорее. Но… как мы уладим дела с комиссией понтифика? Помните, что я все время жду, когда вы мне предоставите его разрешение на публикацию.
— Не бойся, рано или поздно ты его получишь. Тем не менее не забывай, что мои «Тезисы» вдохновлены Единым Существом, в которое верили твои и мои предки, и даже Магомет.
— Не надо так говорить. За гораздо меньшую провинность моего брата подвесили за ноги, сплющили и переломали пальцы на руках. Он был прекрасным фармацевтом, а стал жалким калекой.
— Ты прав, Эвхариус. Но я уверен, все это скоро кончится и таким людям, как твой брат, не надо будет больше бояться.
— Коли так, то благослови вас Бог, Джованни, кто бы Он ни был.
~~~
Рим
Вторник, 21 ноября 1486 г.
— Ваше святейшество, прибыл гонец от Медичи.
— Заставьте его подождать вместе с другими. Пусть не думает, что он важнее остальных.
— Как будет угодно вашему святейшеству. Однако осмелюсь заметить, в это нелегкое время Медичи все-таки являются нашими кредиторами…
— Я прекрасно знаю, чем обязан семейству Медичи! — взревел Папа. — И нет нужды, чтобы камерарий[3] об этом напоминал! Велите ему подождать и позовите Франческетто. Он мне нужен немедленно!
Кардинал Сансони сложил руки на груди и почтительно попятился к двери папских апартаментов, не проронив больше ни слова. Племянник почившего понтифика Сикста IV, он умудрился сохранить за собой должность камерария даже при могущественном Джованни Баттиста Чибо, вместе с тиарой получившем имя восьмого по счету Иннокентия. Краткий период власти, которую Сансони получил в междуцарствие двух пап, помог ему укрепить свои позиции. Теперь он вовсе не хотел, чтобы эту должность у него отняли. К тому же Сансони командовал сокровищницей лишь официально. Ключи от нее хранились у Франческетто, старшего из двух незаконнорожденных сыновей Иннокентия VIII.
Спустя несколько минут из потайной двери, расположенной как раз за папским троном, появился Франческетто. В свое время дверь была задумана как идеальный путь к побегу. Через нее сквозь анфиладу покоев можно было пройти в пассетто, секретный ход, который от базилики Сан-Пьетро вел прямо в замок Сант-Анджело.
— Вы меня звали, падре?
Тон его был смиренным, но поза — гордой и вызывающей, и в ней целиком отражался его характер. Франческетто отличался высоким ростом и красотой. От матери, знатной неаполитанки Элеоноры, сын унаследовал густую шевелюру цвета воронова крыла. Внешне он резко отличался от отца, и, видимо, именно за это тот его так обожал. Когда мальчик вошел в сознательный возраст, его стали занимать только два вопроса: с одной стороны, как добыть побольше денег, с другой — как их поскорее спустить, играя в кости. В качестве противовеса обеим страстям родитель, еще не будучи Папой, нарек его владетелем Ферентилло, богатого города на границе с герцогством Сполето. Но этой ренты Франческетто не хватало, и он, слезами и лестью, пустив в ход всю свою хитрость, добился должности сборщика податей Римской церкви.