Пока шли все эти работы. Генри, один из мастеров, сообщил, что он исправил центральный пульт.
— Это же была устарелая модель «Икс-тридцать». А она с приветом.
— Приветом?
— Ну, с недостатком. Просчет в схеме.
— Какой же?
— Ну, понимаете, в случае падения напряжения реле не срабатывает. Свет гаснет, но аварийное переключение не срабатывает потому, что «Икс-тридцать» все еще регистрирует напряжение, пусть совсем слабое.
— Вот как?
— Ну да. Беда-то небольшая: надо было просто нажать аварийную кнопку на пульте дистанционного управления. Аварийные лампы загорелись бы и горели, пока напряжение не восстановилось бы.— Генри перекусил еще один проводок.— Ну, а «Икс-сорок» такого не допустит.
— А не случилось ли это с моим дедом? Падение напряжения, имею я в виду.
Генри пожал плечами и продолжал возиться с проводками.
Тут Харлоу позвали решить, какой узор на сервизе ему больше по вкусу.
Работа продолжалась.
И продолжалась.
Пока наконец не завершилась.
Когда последний рабочий — водопроводчик — убрал чемоданчик с инструментами в свой «пикап» и укатил, Харлоу повернулся и вошел в свой теперь уютный и удобный дом.
Прокричав всему миру, что его творение живет, ликующий Колин Клайв ухватился за край лабораторного стола и возвел глаза к небу с благоговением, торжеством и недоверчивым изумлением.
«Черт, до чего мне нравится старая киноклассика!»
Харлоу развалился в сделанном на заказ кресле перед телеэкраном, на котором сменялись черно-белые кадры. И тут...
— Какого дья...
У толком глаза Харлоу заметил перемещение тьмы в тускло освещенной комнате, однако когда он обернулся, то ничего не увидел, то есть ничего, кроме сплетения теней у кушетки.
«Хм-м... мерцание экрана».
И все-таки у него по коже побежали мурашки от неясного дурного предчувствия. В дрожащем свете — история Франкенштейна развивалась дальше — Харлоу поднялся на ноги и осмотрел затемненную комнату. Ничего. Никого. Полная пустота, если не считать мерцания и теней.
Подавив смутную тревогу, Харлоу прошел на кухню. Достал бутылку «Сэма Адамса» и сделал большой глоток. Захватив пиво с собой, он вернулся к телевизору и начал смотреть на запуск змеев в грозовые пронизанные молниями тучи.
Прошла ничем особенным не отмеченная неделя, потом вторая. Но на третьей Харлоу по вечерам все чаще краешком глаза замечал какое-то быстрое движение, однако, взглянув прямо, видел только лежащие тени.
И снова он ощущал неясную тревогу.
Теперь Харлоу приближался к неосвещенным комнатам с легким трепетом
«Иди же, идиот! Бояться нечего. Просто инстинктивная реакция, закодированная в генах. Отрыжка эпохи пещерных людей, а может, и времени, когда мы еще не слезли с деревьев. Не страх темноты, а страх неизвестного».
И все равно он чувствовал, что нечто таится в тенях позади него или подстерегает в тенях впереди.
«Черт, у меня слишком разыгралось воображение!»
Потом наступила ночь, когда Харлоу в парализованном состоянии между бодрствованием и сном застонал от ужаса, потому что нечто темное стояло во тьме в ногах его кровати, черное на черном — нечто зловещее, нечто безмолвное, нечто следящее за ним
Сердце у него отчаянно колотилось, он обливался потом, его стоны переходили в испуганные завывания, но тут Харлоу заставил себя полностью проснуться и, задыхаясь, начал нашаривать выключатель лампы на тумбочке, наконец нашел его, включил свет и не увидел никого и ничего — вообще ничего в ногах своей кровати.
«Господи, я начинаю пугаться теней!»
Совсем измученный, Харлоу заснул еще очень не скоро.
На следующий день Харлоу приобрел собаку, ротвейлера. Но пес словно занервничал в непривычной обстановке — во всяком случае, так решил Харлоу,— и в дом его пришлось затаскивать буквально силком. При первом же представившемся ему случае пес выскочил за дверь. Больше Харлоу его не видел.
«Сукин сын!»
Во время ремонта Харлоу установил в доме систему сигнализации, подключенную к каждой двери, к каждому окну, а несколько нижних комнат были снабжены детекторами, регистрировавшими теплоту тела плюс движение. Он сам несколько раз нечаянно включал систему, пока не запомнил все коды и не перестал забывать, когда ее следует отключить. И чертов вой электронной сирены заставлял его подпрыгнуть чуть не до небес. Но он был единственным человеком, вообще единственным, кто включал сигнал тревоги, поступавший в пункт охраны, а оттуда в полицию.
Как-то вечером после прогулки Харлоу, войдя в дом, открыл дверцу стенного шкафа...
— Черт! — завопил он и отпрыгнул, потому что в темноте нечто черное извернулось и исчезло. Сердце грозило выскочить у него из груди, и он зажег лампочку внутри шкафа Ничего — только два костюма на вешалке. Харлоу выключил лампочку и задвигал дверцей взад-вперед, следя за ее тенью. Нет, то было что-то другое.
Дни шли за днями, и Харлоу продолжал замечать какое-то движение во тьме, а иногда кто-то или что-то маячило во мраке в ногах его кровати.
«Черт, неудивительно, что мой дедушка устроил такую иллюминацию в этом до... О господи! Но погодите!»
Он подошел к телефону и набрал номер.
— Говорит Харлоу Уинтон. Попросите его позвонить мне. Да, именно У-и-н-т-о-н. У него есть мой номер.
Вечером телефон зазвонил.
— Уинтон слушает... А, Артур, спасибо, что позвонили... Да-да, у меня все прекрасно... Что?.. Совершенно верно... Скажите... мой дед, в каком положении его нашли? То есть вы говорили, что он... Да, конечно. Смотрел телевизор. Но откуда вы... Ах так. Пульт дистанционного управления в руке? Телевизионного? О господи... Нет-нет. Никакой особой причины. Чистое любопытство,— Харлоу вздохнул и посмотрел по сторонам. — Спасибо, Артур. Да-да, спасибо.
«Черт! Он схватил телевизионный пульт, а не включавший свет!»
Харлоу положил трубку и отошел от бюро, в первый раз заметив, какой черной была тень под ним.
После ответного звонка Максона все пошло еще хуже. Ощущение, что нечто маячит во тьме у него за спиной или ждет среди теней соседней комнаты, стало нестерпимым. Теперь Харлоу, прежде чем войти в темную комнату, просовывал руку в дверь и нащупывал выключатель, а затем таким же маневром гасил свет в комнате, из которой уходил. А иногда ему казалось, что краешком глаза он замечает, как тени, извиваясь, ползут за ним.
А иногда ему казалось, что он слышит медленное дыхание. Но когда он прислушивался... тишина.
«О господи! Я схожу с ума или тут правда что-то прячется? А если что-то тут прячется... если здесь есть что-то, тогда мне нужно выбраться отсюда. Но погоди... Нет, я не могу уехать. Я же все потеряю. Я должен жить здесь, в этом доме, в доме, где мой дед умер в темноте... от ужаса, я полагаю. Или, может быть, его убило ОНО?
Проходили дни. Проходили ночи. И страхи Харлоу росли и росли. И по мере того как усиливался его ужас перед тьмой, крепло и его желание избавиться от этого ОНО.
«Мне необходимо покончить с ним Но как? Снова установить все эти панели? Вернуть бешеный свет? Эту безобразную прозрачную мебель? Нет уж! Я отделался от чертова хлама и ни за что его не верну. К тому же этот способ использовал мой дед и чего добился? Погиб. Был убит ужасом. Нет, я хочу, чтобы ОНО исчезло навсегда, а не просто пряталось от света».
У него в животе словно угнездился колючий ком, и каждый день, каждую ночь впивался все сильнее, сильнее... Харлоу почти перестал есть и начал худеть. Руки у него дрожали не переставая.
И он разговаривал сам с собой. Шепотом.
И он совсем измучился, потому что ему не удавалось уснуть днем, как он ни пытался. В приюте их отправляли спать в десять вечера, а утром будили в шесть, и он уже не мог иначе. Однако, хотя спать он ложился, как обычно, он не мог заставить себя погасить свет и спал с горящей лампой — если это можно было назвать сном. Дверь стенного шкафа была открыта, и в нем тоже горел свет.
А потом наступила ночь, когда Харлоу прыгнул в постель с расстояния двух-трех шагов, лишь бы не приблизиться ко тьме под кроватью.
«Господи, что со мной? Я же не ребенок!»