Алексей Жарков, Дмитрий Костюкевич
99942 [СИ]
Хочу выразить личную благодарность Демчуку Диме, моему другу, с которым мы знакомы с давних времён, где были дворы, лавочки, песни под гитару и "бесконечная пытка взросления". Спасибо: за терпение, за консультации по специфике работы следователей, за правки и рекомендации после читки глав, за веские причины сходить на пиво. Диктофон и листы с пометками через полчаса-час прятались обратно в сумку, и мы сосредотачивались на пенном напитке. А единственным нерешённым вопросом оставался: что взять к пиву – фисташки, чипсы или анчоусы? Спасибо, друг. Без твоей помощи этот роман не имел бы требуемой глубины и достоверности… правильного горьковатого вкуса. Прозит!
Дмитрий Костюкевич.
А для меня он был просто Майор. Да, именно с большой буквы, потому что, кроме звания, я ничего о нём толком и не знаю. Это, впрочем, не помешало мне испытывать к Диме Демчуку огромное уважение и не меньшую благодарность. Конечно, после его компетентных замечаний, нам приходилось кое-что исправлять, местами даже сильно так переделывать. Кроме того, некоторые его истории стали основанием для определённых событий романа, и даже легли в основу событий, формировавших характер главного героя. Максим, он же у нас следователь. Так вот, я писал о нём, подразумевая нашего Майора, воображая его добрую ухмылку "не-е, ну так не бывает". Спасибо, товарищ Майор, все замечания учтены… и, надеюсь, такого в жизни и не будет.
Алексей Жарков.
ХИРОН
Следы многих преступлений ведут в будущее.
Станислав Ежи Лец, "Непричёсанные мысли"
1
Уставшая от пробок Москва, по-утреннему вялая, но беспокойная, как муравейник, ворочалась под пышным одеялом низких облаков. Плотные потоки машин струились по МКАДу в обоих направлениях, и водители, втиснутые в узкое горлышко очередной стройки, ёрзали из ряда в ряд, шарахаясь от чересчур наглых и проворных товарищей.
Ещё вчера на улице звенело лето, обжигало лучами поблекшие рекламные щиты, а сейчас – небо закрыла бесконечная наволочь, вытравив голубой в серый. Впрочем, такое серое небо казалось москвичам привычней.
Максим Дюзов тянулся за "Ниссаном", перебирая в памяти косточки вчерашнего вечера. Аня извелась. В подъезде забился мусоропровод, и приторно-тошный запах принялся заполнять один этаж за другим, пока не добрался до пятого, где проник в квартиру Максима.
"Сделай что-нибудь!".
"Например?"
"Позвони кому надо, ты же мент! Пусть приедут, разберутся".
"Кому надо уже сообщили, что ты бесишься?"
"Воняет, вот что!… Ах, я, значит, бешусь? А тебя, как всегда, всё устраивает, да? Всегда всё устраивает, лень пошевелиться. И пусть любимая страдает от этого кошмара? Как ты меня достал!"
"Достал? – апатично подумал Максим. – И когда успел?"
Глупо, в конце концов, считать, что если ты работаешь в Следственном комитете, то можешь всё. Во-первых, и в который раз, ты не "полицейский" и не "мент". Во-вторых, несмотря на то, что в обычной жизни корочка – довольно весомый инструмент прочистки чужих мозгов и побудитель к действию, тем не менее, она не всесильна. От удостоверения мало проку, если заболел коммунальный работник, обладающий крепким социальным иммунитетом, а заодно и единственными ключами от двери в мусороприёмный бункер, в тот, что рядом с дверью в подъезд. И не могут узбеки без ключей эту дверь открыть, не могут вывезти мусор, не могут пробить засор, не могут защитить от упрёков:
"Давай же, разберись с мусором, мужик ты или кто? Мусор – это твоя специальность, или ты даже с этим не в состоянии справиться?"
"В состоянии…"
Только эти вечные сроки, дела, планирование предстоящего дня… и забываешь о просьбах и обещаниях, теряешь их, точно крошечные несущественные детали.
Ругань по поводу забитого мусоропровода просочилась, словно последствия "обонятельной катастрофы", и в утро этого дня. Анины упрёки атаковали мысли о незаконченной на работе нудной мелочёвке, взрывали их и самоуничтожались. Максим не мог сосредоточиться: заварил кофе, забыл чашку у компьютера, заварил чай, полчаса держал оборону в ванной, после, одеваясь, обещал позвонить, ускорить копошение вокруг подъезда "с забитой кишкой", уверял, что не забудет, как вчера и позавчера, и, в конце концов, вышел из дома почти на час позже.
Дюзов скрипнул зубами и посмотрел в сторону. Справа, закрывая Ромашково, торчал двухметровый забор. Зимой Максим катался в Ромашково на лыжах. Размазанная по дорожному полотну пробка шевельнулась, машины проползли несколько метров. Максим прополз с ними, и в просвет между бетонными блоками, куда спускалась лестница, и где виднелось вспоротое экскаватором зелёное брюхо поля, хлынули воспоминания о последнем снеге.
В эту зиму снег лежал долго, сезон закрывали восьмого марта, устроили трассу на десяток километров и конкурс красоты среди лыжниц. Самую красивую из тех, кто "выжил" после тридцати четырёх километров, выбирали лыжники-мужчины, у которых забег был на пятьдесят. Трибуна, воздушные шарики, музыка из огромных динамиков, сизые лоскуты шашлычного запаха над подтаявшим снегом. И солнце, много яркого чистого солнца сквозь кристальный ветер Большой Весны. Максиму с трудом удалось вырваться из утренних планов Ани и приехать, чтобы снова встать на упругий "полупластик", взять в руки палки и, склонившись над спуском, увидеть, как бьются в слегка разъезженной водянистой колее лыжи. В эти моменты он не замечал того, что видел прежде, что колко давило в спину – белоснежные поля износились и обмякли, зима умирала, и земля уже виднелась под снегом, проступая трупными пятнами рыжей глины и плешивой щёткой прошлогодней травы…
Снова тронулись, Максим опустил стекло и выглянул. Пробка уходила вверх и теснилась красными стоп-сигналами, обтекая строящийся заезд на второй уровень. С тех пор, как московские власти решили сделать МКАД двухэтажной, та погрузилась в ещё больший транспортный хаос. Максиму это напоминало прививки: чтобы сделать лучше, тебе сначала делают хуже. Хорошо бы, если так… если будет лучше. А не как всегда.
А для Ромашково прошедшая зима была последней. И эти изменения бесили Максима. Зачем глупая неугомонность терзает этот мир руками живущих в нём людей? Неужто нельзя выстроить жилой комплекс не на месте Ромашковского леса, где проходит лыжня, а в другом? Где просто… нет ничего, к чему привыкли люди и что не хотят терять?
Максим тяжело вздохнул, его взгляд упал на телефон. Звонок начальника застал уже в дороге, подправил утренние планы, направив на место преступления, – именно поэтому Максим стоял сейчас на МКАДе, а не мчал прямиком в управление по "выносной" магистрали без светофоров. Причина случилась в Сколково, на карте – рядом, двадцать километров по кольцевой, полчаса езды, с пробками – уже полтора. Максим с тоской посмотрел на время под замершей стрелкой спидометра.
Наукоград Сколково – утроба перспективных мыслей, остриё прорывных технологий. Город в городе, со своим центром, окраинами, дорожными развязками, жилыми кварталами, торгово-развлекательными центрами, ресторанами и общежитиями. Размером с европейскую деревню, вроде Берна, только новый и просторный. А главное – офисы и лаборатории вместо заводов и фабрик. Самое необычное производство из тех, что создавалось в Москве. Научное творчество, выпускающее перспективу и мечту. Бесценную надежду на головокружительный прорыв в будущее.
Однако, в каких бы эмпиреях ни парили шары научных мыслей, их прочно удерживали нити бытовых основ человеческой жизни. И здесь, как и в любом другом человеческом муравейнике, произойти могло всякое. Правда, сколковские происшествия были весьма специфичны. Взрыв в лаборатории, устроенный невнимательными практикантами. Пропажа азиата-уборщика, крутившегося около загадочной "шайтан-машины". Отключение проводного электричества на основной подстанции, произошедшее из-за путанности и многотомности инструкций. Ну, не беда – имеется три резервных. Здесь всё серьёзно и с головой. Кругом камеры, датчики, электронные щупальца высокотехнологичного и невидимого организма, упрятанного в недра лабораторий и распределённого по секторам и отделам – под пристальным взглядом подобного существа не проскочит и мышь, а если проскочит, то её внутренности, искусственные и естественные, окажутся на ладони биодетектора, термодатчика, энергорадара и так далее.