Раздался еще один удар и последующий за ним крик.
— Ложь! РЭМ! ЗАСТАВЬ ЭТОГО УБЛЮДКА ОРАТЬ НАКОНЕЦ-ТО!
Рэм перевернул Марка лицом к отцу, заставил посмотреть на него.
— Знаешь, Марк, от смерти можно побегать, только если у тебя есть ноги. Твой папа уже никуда не убежит, — Рэм глянул на Алекса вместо ног у которого были лишь два обрубка, в нескольких местах затянутых жгутами, — но ты еще можешь. Просто скажи «хватит» и я остановлюсь.
Марк молчал.
— Ты сделал свой выбор, — Рэм раскрыл сумку и показал Марку её содержимое, — Хотя я в любом случае распилил бы тебя на лоскуты, гнида. Я начну с мышц, потом дойду до костей… и не беспокойся, всё это время ты будешь в сознании. Когда я закончу, ты не сможешь кричать, даже если захочешь.
Марк лежал на спине, его голова повернута на бок. Он смотрел на тело мертвого отца пустым взглядом. Некогда красивое, мужественное лицо было до неузнаваемости обезображено.
Они продолжили пытать их одновременно. Отец ушел первым, так ничего им и не сказав. Он держался до последнего.
Когда тот умер, Говард ушел, а Рональд вместе с сыном Рэмом решили продолжить с Марком. Просто так.
Сколько это длилось? Час? Два? Но в конце концов это им надоело — неинтересно резать того, кто никак не реагирует.
Сейчас комната пуста. Все покинули ее, оставив Марка одного.
Хороший момент для того, чтобы сбежать? Не совсем.
Сейчас он бы даже не уполз. Его руки лежали в паре метров в одной стороне, ноги — в другой. Марк представлял из себя искалеченный обрубок в обрывках ткани, затянутый большим количеством жгутов. С него срезали чуть ли не каждый сантиметр кожи. Там где надо, раны прижгли; ему что-то вкололи — он даже не мог потерять сознание. Нетронутыми оставались только глаза, выделяющиеся на фоне кровавого месива, в которое превратили его лицо.
«Чтобы он все видел» — произнес его родной дядя Рональд.
Они хотели вогнать его в неописуемый ужас, довести до безумия, но… всё это время он боялся лишь одного — умереть. Он сомневался, что когда проснется разум без навыка сдвига выдержит осознание произошедшего. Еще ничего в жизни его не пугало так сильно, как мысль о том, что ему предстоит пережить после воскрешения.
Марк… скорее, части его тела, лежали в окровавленной комнате. Он считал минуты проведенные в агонии. На цифре «семь», дверь в комнату распахнулась и перед глазами парня показалась пара ног. Фридрих вошел внутрь и окинул пространство чуть ли не более болезненным, чем у Марка, взглядом.
Следом за ним вошла группа из пяти человек, одетых в белую защитную одежду. У кого-то в руках были контейнеры, у кого-то принадлежности для уборки, а у кого-то нечто похожее на черные мешки. Фридрих тяжелым взглядом наблюдал за тем, как они собирают и упаковывают тела.
В какой-то момент он подошел к Марку и печально посмотрел на то, что осталось от некогда близкого ему человека, которого он защищал на протяжении последних восемнадцати лет. Он был хорошим мальцом, смышленым. На сердце главы службы безопасности стало еще тяжелее, хотя казалось, что это уже попросту невозможно.
Он достал пистолет.
— У меня не было выбора, — словно с мольбой, произнес он.
Марк молчал.
Раздался выстрел.
Эпилог
Часть 1.
Я открыл глаза в пустом поезде. Мы мчались так быстро, что за окном было невозможно рассмотреть ровным счетом ничего. Однако я и не пытался. На самом деле, мне было всё равно.
Непроглядной холодной тьмой на меня нахлынуло чувство одиночества. В горле встал ком. Я один. Эта мысль часто залезала ко мне в голову, неоднократно диким вихрем взметая тоску, которую мне в ременами удавалось не замечать. Но до этого момента, я не осознавал как сильно заблуждался. Потому что настоящее одиночество — безжалостно. Оно не знает полумер и не оставляет пространства для домыслов.
Затем я посмотрел вперед. И тьма расступилась.
Передо мной сидел отец.
Он выглядел гораздо моложе, чем когда я видел его в последний раз. Совсем как в моих детских воспоминаниях. Как тогда, когда всё было проще. Легкая щетина и задумчивый взгляд, ровно такие, какими я их запомнил, когда мы играли втроем с мамой.
— Марк… — произнес он полушепотом.
Почему-то на глаза навернулись слезы, которые я не смог сдержать.
Я сорвался с места и крепко обнял его, уткнувшись лицом в его грудь. Помню, в детстве она казалась мне необъятной. Знакомый и родной запах — сигарет, пота и слегка выветревшегося одеколона.