Поднятая тревога не принесла никаких результатов. Ара-хан несколько раз спрашивал Абкера, как были одеты люди, о чем они спрашивали и не было ли каких-нибудь отличительных знаков на аэроплане. Абкер отвечал:
— Они спрашивали, кто ты, куда едешь и сколько воды у нас. Они и их птица были белы, как снег на вершинах Памира. Они хотели стрелять из черных револьверов.
Решили как можно скорее продолжать путь. Среди продовольственных запасов оставались лимоны и апельсины. Это давало путешественникам кой-какую надежду, впредь до встречи с караваном, утолять приступы жажды.
Осторожно расходуя каждую толику лимона и апельсина, двигались вперед. Как нарочно, солнце жгло неутомимо и не встречалось ни одного путника.
Час за часом, миля за милей. Во время захода солнца сделали привал. Правоверный не может не молиться.
К утру осталось восемь часов пути и ни одного апельсина и лимона. Лучи солнца вытягивали влагу. Во рту образовались сгустки слюны, которая липла к нёбу и действовала на воображение. Глаза у всех воспалились и верблюды беспокойно вытягивали шеи и покрикивали.
Все мысли вращались вокруг воды. Даже не встречалось ржавых, склизких лужиц. Проводники пробовали удивляться. Никогда они не проходили по такому безлюдному пути. Второй день ни одного правоверного.
В первые дни песок не казался однообразным, забавляли кудреватые валуны. В причудливых выветренных бороздах мерещились очертания определенных предметов. Думалось о миражах и казалось невероятным, что люди способны на все из-за капли влаги, освежающей рот.
Теперь песок стал серым и скучным. Никаких очертаний, только противные, ничего не говорящие выемки.
Пыль, о которой раньше вообще не думали, стала въедаться в лицо, шею, глаза, в рот. Дыхание участилось и в жилах, на висках, неприятно, учащенно стучала кровь.
В три часа, ровно через двадцать четыре часа после ограбления, путники приблизились к городу.
Казалось, что совсем рядом. Ну, не больше, как в миле. Высились стройные минареты, двигались люди, пестрели чистенькие домики, залитые зеленью садов.
Женя позабыла о своей жажде, а проводники многозначительно переглянулись, но ничего не сказали.
По мере приближения к городу он расплывался и, наконец, растаял. Это был мираж.
В шесть часов опять привал. Женя настолько ослабла, что не могла слезть со своего верблюда. Проводники молились.
После шести жара спала, но жажда только усилилась. Ехали молча. Часов в восемь верблюды выпрямились, ускорили бег и радостно закричали.
— Близка вода, — коротко оказал Абкер и добавил исчерпывающе, — Кабул!
На горизонте, охваченном сумерками, показались очертания развалин.
Что же делал Виктор? Шторм рассеялся и волны мирно покачивали шлюпку с клеймом «Товарищ».
В шлюпке жалобно лаяла собачонка, а под собачонкой, на самом дне, лежал Виктор.
Что сделалось с остальной командой — неизвестно. Неизвестно, что стало с шхуной «Гуд-бай».
Когда Виктор прыгал в шлюпку, то падавшая снасть задела его голову. Измученный ночью бессонницей и штормом, он упал на дно лодки.
Фоксик лизал ему руки, лицо и лаял. Лаял нежно, словно жаловался. А когда на горизонте засинела расплывчатая, окутанная туманом полоска, он залаял громче. Но Виктор ничего не слышал.
Полоска приближалась, туман рассеивался…
ГЛАВА ВТОРАЯ,
где смерть смотрит в глаза героям
Неисчерпаемый источник для юмориста — география Иванова. Этот достопочтенный географ сообщает:
«Главный народ в Африке — негры; они живут в области саванн и тропических лесов и по языку разделяются на негров суданских и негров банту».
И несколькими строчками ниже:
«Из народов белой расы с незапамятных времен живут на севере и востоке Африки хамиты…».
Еще ниже:
«Европейцы стали селиться в Африке недавно».
Только и всего! Ни слова о том, что «главный народ», до сих пор знавший только белых хамитов, с пришествием европейцев познакомился с белыми хамами, и что эти белые хамы совсем по-хамски поступили с «главным народом».
Вряд ли найдется на всем земном шаре другая страна, в которой так неприкрыто, так беззастенчиво проявлялись бы рабовладельческие инстинкты английских, германских и французских цивилизаторов.