Нужно сказать, что это благородное дело, коллекционирование живых животных, построено на таких же эксплуататорских началах, как и все прочие торговые дела. Так же, как на любой фабрике, оборудованной по последнему слову техники, так и здесь, прибавочная стоимость, создаваемая тысячами наемных рабов, кладет основу благоденствия и процветания фирмы. Тысячи несчастных дикарей ломают себе шеи и гибнут в лапах разъяренных чудовищ во имя блеска имени Гагенбек и К°. Тысячи опытных, высоко оплачиваемых агентов, охотников и ученых руководят собранными из дикарей экспедициями. По всему свету рассеяны они и со всего света рычащий, мычащий, визжащий, щебечущий груз стекается в гамбургский порт, чтобы им дополнить главную коллекцию фирмы, находящуюся в гамбургском зоологическом саду, или отправиться по железным дорогам в другие страны материка.
Само собой разумеется, что во время войны работы фирмы сильно сократились, но после войны фирма Гагенбека, как и все другие крупные германские фирмы, начала восстанавливать свое доброе торговое имя.
Герр Клаус был агентом фирмы Гагенбек в Индии. Его специальностью являлось четвероногое, пернатое и пресмыкающееся население джунглей, и своей резиденцией он избрал маленький городок, к которому джунгли подходили вплотную. Хорошо оплачиваемый специалист, он без особой скуки обставил свою жизнь и не стремился вернуться в голодный и обнищавший фатерланд, предпочитая английские фунты и американские доллары — германским маркам.
Свое дело он делал исключительно умело и совсем недавно отправил своему патрону целый груз редчайших экземпляров. Он радовался удачной отправке, представлял себе, какой хороший процент перепадет ему с этого дела и ждал со дня на день крупного денежного перевода, как вдруг…
Все свалилось на его тевтонскую голову в один день. Прежде всего, утром ему пришлось отправить в отпуск своего шофера, который, получив разрешение, укатил с утренним поездом. Уже это было крайне неприятно. Машина у герра Клауса была совершенно особенная, им самим сконструированная, представлявшая неограниченные возможности передвижения по суше и на воде, и управление этой машиной являлось делом крайне сложным и ответственным. Сам герр Клаус, к сожалению, обладал слабым зрением и не мог заменять шофера, так что с его отъездом лишался возможности пользоваться своей машиной.
Это первое. Второе, — сегодня утром пришла телеграмма от патрона, в которой патрон сообщал, что он по непредвиденным обстоятельствам вынужден переехать из Гамбурга в один из городов центральной Германии, где находилось филиальное отделение гамбургского зоосада, и просил герра Клауса немедленно бросить все дела и вернуться.
Третье… третье было совсем неприятно. Утренняя почта принесла кипу газет, а газеты принесли известия о страшных событиях, развернувшихся в Германии. Старому буржуазному порядку, а вместе с ним и фирме Гагенбека, и с ней герру Клаусу, — угрожали большие неприятности.
Вот почему герр Клаус метался по комнате, как пойманные им тигры метались по клеткам зоологических садов. Вот почему герр Клаус, всегда сдержанный и спокойный, рвал в клочья газеты и топтал их каблуками сапог. Вот почему герр Клаус перебирал все известные ему немецкие ругательства, присоединяя к ним значительную долю изобретенных тут же на месте его разгоряченным мозгом. Что-то будет? что-то будет? Во-первых, что будет с грузом, который прибудет в Гамбург в разгар всей этой, крайне неприятной, истории? Во-вторых, как это он немедленно приедет в Германию — когда его машина, благодаря отсутствию шофера, не сможет оказать ему своих услуг? В-третьих… В-третьих, почему добрый германский бог не мог обрушить на его голову все эти беды постепенно? Зачем сразу, зачем в один день?
Он пытался найти какой-нибудь выход из положения, но положение, как назло, было совершенно безвыходным. С одной стороны, необходимо ехать в Германию, с другой — ехать нет никакой возможности.
Однако герр Клаус не такой человек, чтобы не найти выхода. Он немец, а немцы народ дошлый и умный. Герр Клаус найдет выход. Герр Клаус уже нашел выход. О, это выход, достойный настоящего немца! Он стучит кулаком по столу и орет:
— Джим! Джим!
Маленький, вихрастый мальчишка, нелепо затянутый в ливрею, появляется на пороге.
— Что угодно, сэр? — осведомляется он.
— Пива! — ревет герр Клаус, положивший себе за правило всегда сердито разговаривать с прислугой.
Джим исчезает и через мгновение приносит на подносе огромный кувшин пива и солидных размеров кружку. Герр Клаус приказывает ему поставить все это на окно, придвинуть к окну кресло и садится, погружаясь в пивную пену. В окно он видит чистый и широкий двор, а главное, — свою прекрасную машину под навесом. Он успокаивается и, не торопясь, методично затягиваясь сигарой после каждого глотка, принимается за наполнение своего желудка горьким и пенящимся напитком.
Сакаи и Фатьма искренне опечалились тем, что Виктор и Бинги пропали для них. Они почуяли в них хороших и крепких товарищей и теперь еще сильней почувствовали свое затруднительное положение. Собственно говоря, в отношении Фатьмы сказанное выше не совсем справедливо. Она не очень волновалась, так как не понимала всего того, что творилось вокруг. В Сакаи она видела сильного и мужественного спасителя и вполне полагалась на его дальнейшую помощь и поддержку. Не имея возможности словами объяснить ему всего, — она жестами и улыбками выражала свою благодарность, доставляя невыразимые мучения бедному японцу, ясно представлявшему себе все дальнейшие перспективы.
У обоих у них не было ни копейки денег. Явки и адреса остались у Дикки и единственной надеждой было то, что со следующим поездом он нагонит своего товарища. Сакаи не знал, что Дикки уехал в другом направления и, конечно, не предполагал, что его товарищ попался в руки глупого сыщика. Поэтому, когда они достигли нужной им станции, он сравнительно спокойно вышел с Фатьмой из купе поезда и справился в кассе, когда будет следующий поезд.
— Через сутки, — коротко сообщили ему.
Продержаться сутки было трудно, но не невозможно. За себя он ручался. Но вот Фатьма? Как объяснить ей, что они должны ждать Дикки и что до его приезда ни ему, ни ей не придется пользоваться пищей и постелью. Язык знаков далеко не в состоянии исчерпать всю сложность такого разговора. Пришлось обойтись без объяснений и, устроив девушку в одном из уголков станционного зала, самому остаться караулить Дикки. С затаенной надеждой следил Сакаи за всеми товарными поездами, которые проходили за эти сутки, ожидая, что Дикки приедет в котором-нибудь из них, — но напрасно. Дикки не было.
Фатьма начала волноваться, жаловаться на голод и бедный Сакаи кое-как, знаками, убеждал ее немного подождать. Ночь он провел без сна, то и дело прислушиваясь к шуму подходящих поездов и выбегая на платформу в поисках своего пропавшего спутника. Но Дикки не приехал и ночью.
Не приехал он и на следующий день, когда курьерский, прозвенев по стрелкам, остановился у станции. Дольше ждать было нелепо. Сакаи не стал ломать себе голову над придумыванием того, что могло случиться с его другом. Он постарался разрешить вопрос о своей дальнейшей судьбе и, в первый раз в жизни, почувствовал, что придумать ничего не может. Перспектива была безрадостной и безнадежной. Фатьма со слезами на глазах просила есть, а еду можно было только купить в буфете. Подойти, попросить? Но вся гордость японского рабочего возмущалась против такой возможности. Протянуть руку этому упитанному и жирному буфетчику затем только, чтобы получить наглый и пренебрежительный отказ? Нет, лучше уж умереть с голода. Но девушка? Имеет ли он право осуждать ее на голодовку? Не должен ли он побороть свою гордость, чтобы позаботиться о ней? Правда, он встретился с ней случайно, но она носит на груди портрет Ленина. Что же делать?
Не оставалось ничего другого, как пойти в город и обратиться к жителям. Восточные люди — гостеприимны и никогда не откажут в куске хлеба. Надо добраться до окраины, где живут люди победнее, и там, несомненно, товарищеская рука протянется с помощью. Он знаками объяснил Фатьме, что поведет ее поесть, и та доверчиво последовала за своим спасителем.