— «Нужно идти»- подумал отец Кирилл, но всё ещё на что-то надеясь, продолжал сидеть, возле им самим когда-то обустроенной могилы Резникова и Выдыша.
— Ну, вот и всё Степан — дружелюбно с наигранной улыбкой на лице проговорил Резников.
Степан не ответил ему. Он смотрел на казненных людей. Страха не было, не было и отвращения. Зато было осознание — чёткое определенное. Ещё он боялся лишний раз смотреть Соне в глаза. Тяжкое испытание, подошедшее ни ко времени, и хоть время заканчивалось прямо на глазах, он по-прежнему чувствовал бешеную досаду, она и не давала ему приблизиться к Соне. Одна часть сознания понимала, что он должен сделать сейчас, а другая упрямо сопротивлялась. Было ей безразлично на стоявшую в двух шагах смерть, которая усмехалась глазами Резникова, которая блуждала в апатии Калинина, которая ожесточенно сливаясь с белизной, маячила на мрачном лице Выдыша.
— Степа, посмотри на меня. Не отворачивайся от меня — еле слышно, теряя последние илы прошептала Соня.
— Я погубил тебя Соня — произнёс Степан, чуть громче.
Резников расслышал его слова и не замедлил вмешаться.
— Я бы поспорил, кто кого погубил.
— Это не так Степа и ты должен знать, должен понимать — сказала Соня.
Её глаза устремились к заходящему красному солнцу. Из-за рта Резникова шёл пар. На волосах поблескивал серебряный иней. Кисти рук были красными, а глаза продолжали смеяться, испытывая несказанное удовольствие. Степан крепко сжал руку Сони, преодолев преграду долго не отводя глаз, смотрел в её глаза, потянулся поцеловать её губы. Резников терпеливо позволил им слиться в последнем поцелуе.
— Ну, всё хватит! — закричал он через полминуты — Я и так слишком добр к вам. Останусь таковым и дальше. Вас просто расстреляют, достойная смерть.
Резников отошёл и взмахом руки подозвал двух казаков.
— Стрелять не будешь? — спросил он у Выдыша.
— Замерз уже, мать твою — пробурчал Выдыш, и это означало, что стрелять он не намерен.
Двое бравых казаков, одним из которых был прадед Степана, подбежали к Резникову, вытянулись по полной форме. Тот от чего-то долго смотрел на них, затем, не произнося слов, махнул рукой одному из них, тот быстро удалился, оставив прадеда в одиночестве.
— Капитан! — закричал Резников.
Пошатываясь к Резникову, подошёл Калинин.
— Слушаю — произнёс он непринужденным дружеским тоном.
— Поучаствуй — так же мягко сказал Резников.
— Люблю, мать его — символизм, просто обожаю — добавил Резников.
Калинин взял у ближайшего к нему казака винтовку. Прадед был уже наготове.
Глаза Степана застыли в одной точке. Рука ещё крепче сжимала маленькую ладошку Сони. На поясе прадеда, как ни в чем не бывало, висела знакомая Степану шашка. Она не подходила к форме одежды, была лишней, или так казалось Степану от того, что он знал её, знал, что она принадлежит Резникову. Но шашка, уверенно отражая от себя зимнее солнце, мелькая белым, болталась на поясе его прадеда.
Чёрные глаза. Чёрные дула винтовок. Учащенное дыхание Сони и неслышное, незаметное биение собственного сердца.
— Кончай — голос Резникова, — и эхо, бесконечное эхо, между словом и выстрелом.
Выстрелы на мгновение оглушили. Боль с чернотой оборвали вздох. Соня упала сразу, а Степан ещё старался оставаться на ногах. Стрелявший в него прадед не попал в сердце. Степан захлебывался кровью, ноги подкашивались. Раздался второй выстрел. Степан уже не видел, кто из них стрелял. Он бросился следом за Соней, но попал в полную темноту, где остановился, замер…
Холодная вода заставила Степана прийти в себя. Грязный пол стал первым, что увидели его глаза. Затхлый запах наполнил легкие, из которых вырвался с болью кровавый кашель. Видеть он мог только на очень близком расстоянии, далеко всё сливалось во что-то туманное. Пропадало и сильно давило на кружившуюся голову. Кровь наполнила рот, Степан пытался её сплевывать прямо на многослойные наросты грязи.
— Не вышло Степан. Ничего у тебя не вышло. Неужели ты так ничего и не понял — произнёс голос Резникова.
Голос звучал в отдалении. Степан с большим трудом различал слова и, не смотря на предсмертное состояние, всё же попытался ответить, только из этого ничего не вышло. Звуки обрывались. Слова не могли сложиться во что-то целое.
— Не нужно ничего говорить. Куда лучше в свои последние минуты послушать меня. Нет, и не было, и не будет такой силы, которая сможет противостоять естественному ходу событий. Да Степан — укладу жизни, тому, чем определенно жить жалким людишкам, чем будут жить они с начала и до скончания веков.