Именно в эти годы — в точности неизвестно когда — облеченный императорским доверием Григорий возглавлял несколько миссий. Он побывал и в Аравии, и в Иерусалиме. Императорское доверие, однако, не сделало его ни более дипломатичным, ни менее суровым. Столь умеренный в речах, Григорий в письмах резок и язвителен, особенно когда описывает паломничество в Иерусалим: «Безобразий, — пишет он, — здесь куда больше, нежели благочестия. Лучше быть простым отшельником, чем показным паломником».
К этому времени относятся важнейшие догматические сочинения, на которых зиждется его богословский авторитет, да и вообще его слава. «Большой катехизис» — теоретический свод основных истин вероучения, учебник догматики, основанный на трактате Оригена «О началах», однако отнюдь не вслепую ему следующий. Произведение это обнаруживает крепость метафизического мышления Григория Нисского. Примерно в то же время написано и «Житие Макрины», о котором речь уже шла.
Григорий мыслил совершенно самостоятельно и ничуть этого не скрывал, что порою осложняло его отношения с преемником брата. Требовалось немалое смирение, чтобы признать явное превосходство подчиненного; а смирения архиепископу как раз нехватало. Поэтому сплошь и рядом возникали разногласия.
Все это время Григорий был на вершине ораторской славы. Приподнятый слог и риторический блеск его красноречия, чрезмерные на наш сегодняшний вкус, пленяли тогдашний Константинополь. В эти же годы он познакомился с одной из замечательных женщин, св. Олимпиадой, впоследствии она была адресатом многочисленных писем Иоанна Златоуста. К этому же периоду его жизни относится ряд знаменитых надгробных речей, в том числе проповедь на смерть юной царевны Пульхерии с описанием скорби, охватившей императорский двор; возможно, именно она вдохновила классические ламентации Боссюэ. Он же говорил над гробом императрицы Флаксиллы.
Затем его слава померкла перед восходящей звездой юного Иоанна Златоуста — как раз тогда он явился в первом блеске. Григория постепенно забывали, он оказался оттесненным на задний план и был глубоко этим уязвлен, что, разумеется, его не красит.
Освобожденный от многих обязанностей, Григорий углубился во внутреннюю жизнь, обратился к самосовершенствованию и мистическому богословию. Сочетая опыт с размышлением, он достиг в этой области несравненной авторитетности и самобытности. В этот период им написаны замечательные сочинения «Жизнь Моисея» и «О Песни Песней», к ним примыкают толкование на «Отче наш» и трактат «О блаженстве» — шедевры мистического богословия. Развивая в духовном плане заветы брата, он разработал оказавшееся весьма ко времени мистическое учение о монашестве (главным образом, в книге «Об уставе христианском» /De institut christiano/).
К этому времени Григорий достиг, как он сам выразился, «седовласого возраста». Вслед за Оригеном он описывает — в живых образах книг «Жизнь Моисея» и «О Песни Песней» — духовное странствие как непрерывный путь совершенствования и очищения, орошающего душу все новыми приливами благодати. — и так до полного самоотвержения. Он пишет о трех уровнях духовной жизни: просветлении, мгле и тьме, — и от него эти определения перешли к духовным писателям Средних веков. В своем полном самоотречении человек раскрывается Богу, воодушевленный чистой любовью, и становится признан свыше другом Божиим, «в чем для меня и есть свершение жизни». Здесь мыслитель идет рука об руку с мистиком, и умозрение опирается на опыт. Возгласы, которые исторгает его душа, как бы предвещают упоение св. Терезы из Авилы.
В 394 г. Григорий в последний раз участвовал в делах очередного собора. Умер он, должно быть, вскоре после этого, возможно — в 395 г. История была несправедлива к Григорию Нисскому, имя его нередко упоминалось лишь в связи со спорами вокруг наследия его учителя Оригена. То и дело упускаемый из виду, не всеми и не всегда оцененный по заслугам, Григорий остается одним из самых серьезных мыслителей той эпохи, богатой богословскими умами.
ОБЛИК
Трудно представить жизненный облик Григория, человека, крайне скупого на автобиографические признания. Даже письма мало говорят о нем как о человеке. Тем отчетливее обнаруживается его духовная независимость при описании паломничества. Он весьма наблюдателен и начисто лишен даже доли того лицемерия, коим часто бывают отмечены религиозные люди. По натуре он замкнут, скрытен, сдержан. Обычно он не выдает своих чувств, но иной раз они прорываются. В нем нет и намека на житейскую практичность, порой он просто неуклюж. При жизни Василия он не хотел и не мог как бы то ни было утверждать свою личность. Став полновластным хозяином собственной мысли и освободившись от шор, он оказался на высоте событий и своей ответственности. Полная зрелость и расцвет способностей совпали с моментом, когда пришлось удалиться со сцены. Ко времени самоотречения и духовной углубленности, т. е. времени полноты и жатвы, все обольщения исчезли: перед ним открылся крутой путь, ведущий к Богу.