Серена помолчала.
— Ты уверен, что для ее психики не будет последствий?
Люциус обернулся, полыхнул глазами и с яростью взглянул на сжавшуюся в кресле женщину. Затем подошел к высокому шкафчику, смотревшемуся очень чуждо в этой комнате, словно его привезли недавно и в спешке. Люциус медленно коснулся дверцы, и та бесшумно распахнулась. Внутри друг на друге лежали бумаги, образуя аккуратную высокую стопку. По бокам торчали разноцветные закладки и даже в полусумраке комнаты было видно, насколько потрепаны листы, словно их перечитывали до дыр раз за разом и постоянно что-то правили.
— Что это? — озадаченно спросила Серена.
— Жизнь твоей дочери.
— Что?
— Новая. Жизнь. Твоей. Дочери.
Люциус выталкивал из себя слова, пристально глядя на стопку бумаг и до боли сжав в ладони набалдашник трости.
Серена не понимала.
— Ты действительно думаешь, что это так просто — взять и изменить человеческую память? — тихо, почти угрожающе начал Люциус, и его голос извивался как змея. — Поменять имя, стереть воспоминания о друзьях, заменить их новыми?
Серена молчала.
— Сделать документы, занести вас в новую систему, купить дом, оформить страховку, придумать легенду и историю — со всем этим может справиться любой, кто хоть немного умнее лукотруса. Достаточно лишь иметь деньги. Но изменить память, не изменив личность человека… — Люциус скорбно вздохнул. — Это сложно, Серена. Это немыслимо сложно. Это строжайше запрещенная техника, которую разрабатывают некоторые невыразимцы, и за применение которой карают в разы страшнее, чем за использование Империуса. Это ключ к управлению людьми, можно даже сказать, к созданию новых личностей в старых телах, но этот ключ очень сложно подобрать. Для каждого — он разный.
Глаза Люциуса мерцали.
— Я собрал лучших врачей, психомедиков, целителей, магов — всех тех, кто верно служит Малфоям и будет молчать. Будет молчать, не потому что Малфои платят им, а потому что они были преданны нашей семье столетиями, и эта преданность впитывалась в них с молоком матери. Наше верные и незаменимые вассалы, которые находятся повсюду. Они могут быть незаметны с первого взгляда, но их так много, что бороться с ними — все равно, что бороться с муравьями. Они — причина величия моей семьи. Они, а не деньги. — Люциус залпом отпил виски из граненого низкого бокала, налил еще и подал Серене. — Они анализировали жизнь Беаты и ее личность, раскладывали ее по полочкам, пытаясь понять ее, пытаясь стать ею. Записывали все произошедшие с ней события и ее поведение. Изучали всех тех, с кем она когда-либо беседовала, проверяли их память тоже. Их задачей было — сохранить ее личность, тотально изменив память. Сохранить человека, но создать для него новую жизнь. Но мы не можем сотворить все это против ее воли. Если бы она не дала согласия, она бы не дала доступа ко многим своим воспоминаниям, и это и есть причина, по которой я заключаю с ней обет. Моим магам понадобится неделя, а быть может и месяц, чтобы выполнить последний этап работы. А ты в это время сможешь сыграть роль скорбящей матери для всех остальных. Быть полезной хоть в чем-то.
Серена сидела, сжав в руках бокал, но так и не притронувшись к виски, а Люциус все говорил своим низким хриплым голосом.
— Поэтому не стоит думать, что она погибнет, Серена. Она останется собой. Такой, как если бы никогда не поступила в Хогвартс. Такой, как если бы не встретила Сириуса или Эмили, не узнала, что ее отец оборотень или что ее мать убила собственную бабушку. Не у всех есть шанс на новую жизнь, Серена, но я постараюсь дать его Беате.
— Ты задумал это довольно давно, не так ли? — задумчиво спросила Серена. Теперь она смотрела на Люциуса пронзительно, пытаясь сделать то, что никому не удавалось — прочитать его. — Должно быть, нужны немалые душевные силы и старания, чтобы воплотить в жизнь все это?
— Да, — коротко и неясно ответил Люциус и отвернулся. — Я решил, что я единственный, кто действительно знал ее тогда, когда она была еще ребенком и не скрывала свое нутро от мира. Я был с ней рядом, когда она сбежала из дома. Был рядом, когда мы нашли ее отца. Это не дает мне право изменять ее жизнь, но это дает мне возможность сделать это правильно. И я ей воспользуюсь.
Люциус раздраженно запахнул камзол, не глядя на Серену.
— А сейчас… — он со стуком впечатал трость в пол. — Я хочу попрощаться.
Во временной комнате Беаты так же, как и во всем доме, горели свечи. Ее волшебная палочка лежала рядом, сломанная.
Символ новой жизни.
Жизни без друзей, жизни без любимых, жизни без памяти.
Беата сидела на кровати с застывшим, пустым лицом и, хотя ее дверь была открыта, а заклинание с нее снято, не пыталась бежать. Эта сделка казалась ей правильной. Она представить себе не могла, что Малфой пойдет на такое, что предложит ей подобное. Это было за гранью добра и зла, что-то настолько жуткое и невероятное, чего невозможно было ожидать от старого друга.
Но… это решение выглядело изящным, очень малфоевским.
Сколько понадобилось Люциусу, чтобы додуматься до этого? И сколько на самом деле сил он потратил, чтобы заставить себя решиться и предложить это ей? Беате хотелось верить, что очень и очень много.
Люциус вошел без стука, прислонился к косяку, сложив на груди руки.
— Я готов заключить обет, — просто сказал он. — Готова ли ты?
Беата медленно, заставляя себя, кивнула.
Люциус помолчал, выжидая, но Беата больше не сказала ни слова и он начал первым:
— Перед тем, как все случится, я хочу попрощаться и объяснить. Мы не станем вкладывать тебе ложных воспоминаний про кого-бы то ни было из Хогвартса, включая меня. Все, что ты будешь про меня помнить — что я маленький беловолосый мальчишка из одного летнего лагеря из бесконечно далекого детства. Я не буду лезть в вашу с матерью жизнь, не появлюсь на пороге вашего дома и это, конечно же, касается всех Пожирателей и всех слизеринцев. Если ты хочешь что-то спросить…
— Я не хочу, Люциус, — перебила его Беата. — Я все равно забуду, о чем просила. Ты дашь нерушимый обет, и мне перед своей псевдосмертью достаточно будет знать лишь то, что если Паркер и погибнет в схватке, это будет ее выбор, а не твои манипуляции. И это все.
Беата повернула к нему голову. Она не смеялась, не усмехалась и не злилась. Сейчас она была похожа на привидение, на дух, переходящий из старой жизни в новую. В ней уже почти не было ничего от старой Беаты, но и новой еще не существовало. Просто мягкая заготовка, из которой можно слепить почти все, что угодно. Она не была смертельно ранена или отравлена, но она умирала. По крайней мере, так ей казалось.
Сегодня ночью он, Люциус, практически своими руками убьет друга детства, потому что потеря памяти — это все равно смерть. Не маленькая и не большая. Настоящая.
— Ты пришел попрощаться, — в глазах Беаты мелькнуло обнаженное злорадство. — И я попрощаюсь с тобой. После того, как мы заключим обет. — Она помолчала и усмехнулась, обнажая зубы и десна: — Ты можешь войти, мама.
Беата протянула руку навстречу Люциусу, и тот почти ласково сжал ее в ответ. Серена Спринклс поравнялась с ними, глядя на рукопожатие, как на извивающуюся змею.
Она не пыталась заговорить с дочерью, она знала, что сейчас это бесполезно. Но уже скоро, очень скоро у нее появится шанс все исправить. Беата молча уставилась на нее, но Серена ответила ей пристальным бесстрашным взглядом, а затем ласково улыбнулась, все также не сказав ни слова. Беата в ответ лишь нахмурилась и повернулась к Люциусу.
— Начинай.
Люциус замер лишь на мгновение, а затем его голос зазвучал размеренно и звучно:
— Я, Люциус Абраксас Малфой, клянусь, что не трону Эмили Паркер, не совершу намеренно в ее или в чью-либо другую сторону действий, которые могут повлечь за собой ее смерть, болезнь и любые другие отрицательные для ее жизни, здоровья и разума последствия. Я также клянусь, что никто из Пожирателей Смерти, слуг или союзников Темного Лорда намеренно не совершит этих действий, как и сам Темный Лорд.