— Сын, да? — хрипло, завистливо спросил Сириус. — Здорово.
Он стоял, облокотившись на перила балкончика и роняя пепел вниз на красивые клумбы. Подтянутый, жилистый, непокорный как ветер, он принесся сегодня на своем байке, лихо, с разворотом затормозил, перепугав всех соседей и чуть не врезавшись в цветочную ограду. Потом соскочил на землю и вручил Лили помятый, но роскошный букет гортензий. Судя по всему, даже купленных, а не сорванных.
Выдохнул: «Поздравляю!», и Джеймса всего перевернуло от его тона. Сириус стал совсем неуправляем.
Джеймс подкинул на ладони фальшивый галеон — небольшой оберег, подаренный Пруэттами в честь рождения Поттера-младшего, и исподлобья глянул на Сириуса.
— Слышал, вы общаетесь с Эмили?
— Мы не общаемся с ней с самой школы. Последний раз пересекались только по делу с полгода назад.
— А Марлин?..
— Заезжал к ней на прошлой неделе. Она цветет и пахнет, строит планы со своим аврором.
Голос Сириуса на секунду стал озлобленным, но он затянулся и спрятался за своей отросшей челкой.
— Покажи вены, Бродяга.
— Что? — Сириус оскорбленно вскинулся.
— Покажи вены.
Блэк оскорбленно сбросил бычок с балкона в клумбу и закатал оба рукава. Руки оказались чистыми, без пятен и синяков.
— Думаешь, я совсем уже? Стану колоться?
— Видел тебя в битве пару раз месяц назад. Не знаю, под чем ты был, но сомневаюсь, что просто перепил кофе с утра, — отрезал Джеймс, которому было совсем уж не до шуток.
— Хоть раз видел, чтобы я что-то принимал?
— Много раз видел, как ты куришь дурь уже после выпускного. Понятия не имею, куда тебя занесло на этот раз.
Они смотрели друг на друга, как два рассерженных быка, которые пытаются понять — драться им или все же разойтись от греха подальше. Лили появилась на пороге незаметно, заслонила собой свет, льющийся из комнаты, и с тревогой взглянула на друзей: на набыченного Джеймса с выдвинутым подбородком и обозленного, сжатого в пружину Сириуса с глупо закатанными рукавами.
Джеймс заметил ее, расслабился и отступил первым. Теперь он не видел ничего зазорного в этом, если это может кому-то помочь.
— Оставайся, — обеспокоенно и мрачно сказал он наконец, оттаивая. — Мы тебе постелем, как и всегда. Поедешь утром.
Лили остро взглянула на молчащего Сириуса, потом улыбнулась, и ее лицо наконец смягчилось. Она качнула головой в сторону.
— Пойдем, Сириус, я тебя накормлю, а то ты наверняка толком ничего не ел.
Она скрылась в проеме, оставив Сириуса и Джеймса заканчивать разговор наедине. Сириус смотрел туда, где только что стояла Лили, и что-то билось внутри него. Что-то щемяще знакомое и родное, какое-то воспоминание…
Дорея Поттер. С ее теплыми руками, красивыми губами и ласковыми глазами. В этот раз, когда Лили позвала его ужинать, она так была похожа на Дорею, что он почти услышал давно забытый голос. Голос его второй матери.
Джеймс внимательно наблюдал за ним.
— Тебе всегда здесь будут рады, Бродяга, чего бы ты ни натворил, — тихо проговорил он. — Помни об этом.
Сириус, не глядя на него, кивнул и медленно двинулся в дом, Джеймс пошел следом. Пошатнувшееся доверие было восстановлено.
С тех пор Сириус заезжал время от времени, но все реже, реже и реже… будто не хотел отравлять их растущее счастье своим присутствием. Джеймс с каждым днем все больше утопал в заботах о своей беременной жене, и те редкие встречи с Блэком на собраниях в Ордене, с которых он исчезал со скоростью кометы, не спасали положение.
Джеймса пугали эти отчаянные попытки Сириуса нарваться на смерть, его неконтролируемое поведение, вспышки ярости и безрассудство. Но Джеймс знал, что как только родится его сын, Сириус обязательно появится. Он будет его крестным отцом, и может быть хотя бы это немного остепенит его и вернет на землю. Джеймс чувствовал, что Бродягу еще можно вернуть, а потому приказывал себе не слишком о нем волноваться.
Джеймс вообще больше ни о чем не волновался и ничего не боялся, ведь у него наконец-то было все, что он так любил. И разве может хоть кто-то помешать их с Лили невероятной любви и его бесконечной удаче?
Конечно же нет.
Ведь вместе с Лили они могут все.
Ремус и Эмили, ноябрь 1980
Ремус вошел в третий корпус Мунго, устало огляделся и направился к массивной мраморной лестнице. Размеры ступеней были таковы, что ни один больной здесь, только если бы он ни был великаном, преодолеть бы их не смог.
В холле пахло свежей чистотой, надеждой и миксом из самых разных трав, от которых Ремуса после полнолуния ужасно мутило. На втором этаже, куда он поднялся, запах словно бы обрубили, все здесь было до омерзения стерильным и вылизанным. Волк внутри Ремуса заворчал, решив, что хозяин потерял чутье.
Коридор был широким, длинным и соединял собой два крыла. В правом лежали больные, в левом находились лаборатории. В какой-то мере второй этаж был похож на подопытный зверинец, в котором десятки ученых варили зелья, чтобы тут же влить их в горло сопротивляющимся больным и посмотреть, как подействует лекарство. Ремус знал, что если свернуть направо через массивные железные двери, то кажущаяся тишина немедленно сменится целым гвалтом визгов, криков, стонов и проклятий. По долгу службы ему приходилось там бывать и брать показания у тех, кто пережил стычку с Пожирателями.
Ремус отвернулся от дверей и повернул налево, прошел мимо широких, квадратных окон в белых рамах, наглухо закрытых и зашторенных просвечивающими плотными занавесками. Он шел под звук своих шагов, силясь производить как можно меньше шума. Понимал, что здесь его никто не преследует и ни от кого не нужно прятаться, но ничего не мог поделать с въевшейся в него привычкой. Со времен выпуска из Хогвартса он всегда был на чеку.
Ремус достиг последней двери — белоснежного плоского прямоугольника с посеребренной ручкой, замялся на секунду у порога и вошел без стука, решительно переступив порог. Дверь за его спиной беззвучно закрылась, даже не щелкнув затвором замка.
Здесь свет сменился полумраком и едва различимыми разноцветными парами, слабо фосфоресцирующими над целой гвардией пробирок, колб, склянок и бутылей. Два таких же окна, что и в коридоре, но завешенные синими полотнами, рабочий стол, заваленный бумагами, одинокая кружка со старым кофе (Ремус учуял запах) и разнотипные неуклюжие столы, столики, тумбочки, шкафчики, заставленные металлическими и стеклянными приборами и инструментами.
В лаборатории было тихо, и только позвякивало стекло, когда летающие в воздухе пробирки касались друг друга круглыми боками, прежде чем перелить одна в другую разноцветные жидкости.
Девушка с затянутыми в узел черными волосами и белом халате склонилась над склянкой с золотистой жидкостью. Ремус не видел ее лица, но знал, что сейчас ее зоркие глаза неотрывно наблюдают за мельчайшим изменением окраса, а слабое подергивание руки с палочкой — результат пишущего заклинания. Рабочий журнал, помятый и толстый, лежал подле нее и с каждой секундой заполнялся новыми рядами чисел, которые для Ремуса были просто цифрами, а для Эмили Паркер — еще одним шагом к прорыву.
Ремус скромно примостился на колченогом стуле сбоку от рабочего стола Эмили, сложив руки на колени и продолжая наблюдать, как она работает. Халат был коротким и не скрывал ее тонкие ножки в черных чулках (по крайней мере, Люпин представлял себе, что это чулки). Эмили была на каблуках, и это было довольно странно, потому что представить себе Эмили Паркер, которая решила бы нарядиться на работу в неудобную обувь, он не мог. Здесь просто не было никого, перед кем она могла бы похвастаться своей точеной фигуркой, и эта мысль несказанно успокаивала Ремуса. Он безумно ревновал ее, после того как они официально расстались.
Ремусу пришлось ждать достаточно долго, прежде чем Эмили разогнулась, безжалостно отправила содержимое пробирки в раковину и стянула с рук белые перчатки. То, с какой тщательностью и сосредоточенностью она проделывала все манипуляции, завораживало Ремуса. Она никогда не была особенно аккуратной, но когда дело касалось науки, Эмили не было равных. Вокруг царил немыслимый хаос из летающей посуды, но в этом хаосе был известный Эмили порядок, и ни один самый неказистый и бессмысленный здесь предмет не смел ослушаться своей хозяйки. Со своими инструментами она всегда находила общий язык, в отличие от людей.