«Сколько мы тогда там пробыли? Неделю, кажется» И это была не единственная их счастливая неделя. Их было много, очень-очень много. Одна лишь секунда этого счастливого времени оправдывала все страдания, что они пережили до и после, а у них были целые годы этого счастья. «Как я хочу обратно туда». Он встал со скамейки и потянулся. Тело сильно замерзло — нужно идти дальше. Теперь он знал, куда направится — туда, где когда-то они были с ней вдвоем.
Дорога обратно заняла больше времени, чем он рассчитывал. Все-таки ушел он довольно далеко. Наконец, он пришел куда хотел. Он стоял рядом со стеклянным монолитом — дом, в котором располагается магазин Ани и бабушки. Но он шел не к ним.
Араки правильно предположил, что дом по большей части не жилой. Это был крупный бизнес центр, большинство офисов в котором держала Ассоциация Труда — компания, отвечающая в первую очередь за трудоустройство граждан. Именно они направляют выпускников на вакантные места в разные фирмы, заводы и предприятия. К этому можно добавить аналитику и прогнозирование количества требуемых рабочих мест в той или иной сфере, поддержание баланса трудовой деятельности в городе и Районе, бумажную волокиту с оформлением работников, и еще много менее значимых функций. Благодаря работе этой Ассоциации безработица в развитых Районах крайне мала, и в том числе благодаря этому, наблюдается стабильный экономический рост.
Стоило ожидать, что деятельность такой важной компании будет охраняться. Он обошел здание. На другой его стороне располагался парадный вход с автоматическими стеклянными раздвижными дверями, а чуть поодаль от него стоял менее приметный служебный вход. Именно к нему и направился Себастьян. Когда-то давно ему немало пришлось отвалить Виктору за взлом кодового замка этой двери, и сейчас он боялся, что с того времени код сменили, но на его удивление и облегчение дверь без каких-либо проблем отворилась. Он осторожно прошел внутрь, умело отключил сигнализацию и продолжил путь, избегая датчиков движения и зоркого взгляда камер. Это для него было вовсе не сложно — его с детства обучали подобным вещам, а вот подняться на семидесятый этаж без лифта было настоящим испытанием. Каждые десять этажей он с опасением поглядывал на время, боясь опоздать, а когда, наконец, достиг своей цели, настолько запыхался, что потребовалось пятнадцать минут, чтобы просто перевести дух. Последним препятствием оказался обычный металлический люк с массивным механическим замком, с которым не пришлось долго возиться.
И вот он на крыше. На обычной плоской крыше снега намело по колено, что сильно осложняло передвижение по ней. Он дошел до небольшого выступа почти у самого края крыши и сел на него, стряхнув снег. «Я вовремя». Заря только занялась. Они поднялись сюда вдвоем впервые почти сразу после переезда в квартиру. Она долго его уговаривала и в результате вынудила подняться сюда, он отпирался до последнего, не понимая смысла тратить столько сил. Ради чего? Хотя они были еще совсем детьми, пробраться сюда точно так же, как и сейчас, особого труда для них не составило. Это было летнее утро. На ней было легкое белое платье свободного кроя. Юбка колыхалась от малейшего ветерка, а сама она восторженно носилась по крыше, то и дело вскрикивая: «Ну ты посмотри красота какая! Ну посмотри-посмотри!». Он не понимал ее восторга. Ну крыши домов. Ну небо. Ну что он тут не видел? Почему он должен так этим восхищаться? Он, вообще, тогда мало понимал людскую тягу к прекрасному. Зачем нужно искусство? Почему она постоянно расставляет по дому цветы и так напрягается, выбирая между разным узором постельного белья? Разве не все равно, какого цвета обои в квартире и есть ли они, вообще? С его точки зрения, дом имел лишь практическую значимость. Дом — это место, где ты можешь поспать в тепле, принять душ и приготовить еду. И совсем не обязательно его украшать. А красота тогда для него была не более чем соответствием определенным стандартам, которые обусловлены непременно той же практичностью. Она же совсем по-другому смотрела на это. Она везде искала красоту, она создавала ее, она ей восхищалась. Он не мог ее понять, но ему нравилось видеть, как она радуется после покупки очередных занавесок.
После этой вылазки на крышу она перенесла тот вид, что открывается здесь, на холст. Это одна из ее самых ранних, а потому и самых ему любимых работ. Сложно описать те чувства, что он испытал, впервые увидев эту картину. Те же здания, те же крыши, то же солнце, те же голуби. Ничего принципиально нового на ней не было, и все же он не мог заставить себя оторвать от нее взгляд. Он испытывал радость и что-то сродни восхищенью. Он словно смотрел ее глазами, увидел этот мир именно так, как видела его она. И она находила его прекрасным. Он действительно был прекрасным, просто он этого не замечал. Он не умел этого замечать, его этому не научили. Его научили стрелять из большинства видов оружия, его научили взламывать замки, ломать себе большие пальцы, чтобы выбраться из наручников, но не объяснили, что такое красота. А она смогла ему это показать. И не просто показать, а завлечь его, заинтересовать этой красотой, заставить его искать ее везде. Он считал это слабостью, как и все другие чувства и привязанности. Ведь если у человека забрать то, что ему дорого, то, что он любит, человек начнет страдать. А страдания редко приводят к чему-то хорошему, в основном — к разрушению. Человек — существо слабое, он мало что способен изменить в этом мире. И сталкиваясь с болью, не имея возможности остановить ее, он начинает себя ненавидеть за эту слабость. Ненависть приобретает самые разные формы: кто-то вымещает ее, срываясь на окружающих его людей, кто-то находит в себе силы закинуть то, что причиняет ему страдания, на дальнюю полку его памяти, кто-то начинает калечить себя, подсаживается на выпивку, наркотики. И, конечно, суицид — бесспорно самый действенный способ навсегда избавиться от страданий. Разве не было бы лучше отбросить все эти чувства, никогда ни к кому не привязываться? Зачем рисковать своей привычной безмятежной жизнью? Может, всю ту энергию, что люди тратят на бестолковые эмоции, стоило бы направить в другое русло? Например, на поиск лекарства от смертельных болезней, на благотворительность или на что-то еще более рациональное? Но нет. Никто так не поступит. У каждого есть или было что-то дорогое, и никто не откажется от этого по собственной воле. Он сам такой же.