- Какие?
- Я считаю, что говорить сейчас об этом не нужно. Так во сколько завтра подъем?
Ребята были слегка ошарашены. Кроме каких-то опасностей на обратном пути, о которых почему-то нельзя было сказать, их удивил самый тон. Это был тон решительного командира, что вообще-то было законно, но непривычно. С такой Еленой ребята еще дела не имели. Они понимали, что она имеет право отдавать приказы, но не понимали, с чего это она вдруг перевернулась на сто восемьдесят.
Алексей Палыч увидел во всем этом гораздо больше. Прежде всего, он поверил Лжедмитриевне. Он вспомнил, что и на станции она говорила, будто он и Борис обратно вернуться не могут. Из этого можно было понять, что и тогда и сейчас действовала одна и та же причина. Силы, запущенные в ход, были явно "не наши", и Лжедмитриевна или не могла, или не хотела с ними бороться.
Если она не хотела, то это выглядело странно: предложение Чижика давало возможность продолжить поход через сутки - двое. Правда, она могла догадываться о планах Алексея Палыча...
Если она не могла бороться, то это выглядело не только странно, но и преступно, учитывая заверения о "невмешательстве". О каком "невмешательстве" можно говорить, если человек, идя по своей земле, не имеет права выбирать направление?
И еще заметил Алексей Пальм, что новый командирский голос Лжедмитриевны был уже не железобетонным. Несмотря на решительность и твердость, железо из него исчезло, хотя примесь бетона еще оставалась. Можно даже предположить, что в нем появились намеки на человечность нечто вроде земной суровости вместо инопланетного равнодушия.
Еще несколько минут назад Алексей Палыч надеялся, что ребята взбунтуются и потребуют возвращения. Теперь, поверив в опасность обратного пути, он решил бунта не поддерживать.
Но никаких восстаний не намечалось. Ребята были дисциплинированными. А кто и что при этом думал, осталось тайной до поры до времени. До поры до времени...
Выходить решили с рассветом, как можно раньше.
Ребята, несмотря на пустые желудки, уснули быстро и почти одновременно.
Веник, чувствуя какой-то беспорядок в прошедшем дне, мучился в раздумьях, пытался осмыслить отсутствие любимого рюкзака, бродил возле стоянки, обнюхивая сложенные в котелок чашки и ложки. Он был, можно сказать, окружен спящими хозяевами, но отчего-то сегодня чувствовал себя одиноким.
Кое-где из палаток торчали ноги, но поговорить с ними не удавалось. Из одного чехла выглядывала шевелюра Алексея Палыча пятидесятипроцентная по его стандартам. Борис высунулся побольше. Веник подошел к нему, приведя в готовность мышцы хвоста и собираясь запустить его на полные обороты, но глаза Бориса были закрыты.
Веник покрутился на месте, улегся, прикрыв нос лапой от комаров.
Прежде чем заснуть, он вздохнул одиннадцать раз.
Он не мог объяснить, как порой грустно и беспричинно тоскливо бывает собакам. И как в эти минуты собаке хочется, чтобы ее кто погладил...
Совсем как человеку.
И даже больше.
НОЧЬ. ЛУНА.
ОН И ОНА
Алексею Палычу снилось, что он плывет через неширокую, но бурную реку.
Течение - бурное, со злыми упругими гребешками - наваливалось на правый бок. Мимо проносились округлые вершины камней; берега уходили назад более плавно, но группа ребят, шедшая по берегу, к которому стремился Алексей Палыч, безнадежно удалялась. Почему-то вдруг на реке появились бревна; они плыли против течения, толкали в левое плечо.
Во сне Алексей Палыч понимал, что это сон: стоит только открыть глаза и он увидит себя в чехле, на подстилке лапника, рядом с Борисом. Он открыл глаза в первый раз и во сне понял, что не проснулся; группы уже не было видно, но река несла его все дальше и дальше; бревна продолжали толкать в плечо.
Алексей Палыч, сделав усилие, открыл глаза во второй раз, и река исчезла. Над ним начало прорисовываться серовато-синее небо, четко очерченные контуры сосновых ветвей.
Рядом кто-то тихонько дышал и трогал Алексея Палыча за плечо.
- Веник, уйди, - пробормотал Алексей Палыч.
- Алексей Палыч, - послышался шепот Веника, - мне нужно с вами поговорить.
Алексей Палыч резко приподнялся на локтях. Перед ним на коленях стояла Лжедмитриевна и осторожно тюкала пальчиками по его плечу.
- Я вас слушаю.
- Нас могут услышать. Давайте отойдем в сторону.
Алексей Палыч выбрался из чехла. Наверное, что-то важное хотела сообщить ему Лжедмитриевна, если подняла среди ночи. Лжедмитриевна направилась к озеру, и Алексей Палыч поплелся за ней.
- Здесь нет комаров, - сообщила Лжедмитриевна.
- Уж не обо мне ли вы заботитесь? - поеживаясь от свежего ветерка, спросил Алексей Палыч.
- О вас.
- Странный метод заботы, - сказал Алексей Палыч. - В чехле у меня тоже комаров не было.
- Там могли услышать.
- Значит, у нас с вами теперь появились какие-то общие тайны?
- Сейчас появятся.
- Говорите, но побыстрей: мне холодно.
- Вы все еще сердитесь?
- Сердитесь - не то слово. Неужели вы думаете, что я в восторге от вчерашних событий.
- Но с вашей точки зрения все получилось к лучшему: поход заканчивается; вы с самого начала к этому стремились...
- Он еще не закончен, - сказал Алексей Палыч. - И давайте договоримся: вы излагаете свою точку зрения, а свою я изложу сам.
- Перестаньте сердиться, Алексей Палыч, - попросила Лжедмитриевна. - В таком состоянии вам трудно будет меня понять. Кроме того, эмоции не способствуют доверию.
- Вы прекрасно знаете, я не доверяю вам с самого начала. А эмоции - это ваш хлеб, ради них вы сюда и прибыли.
- Мы с вами спорим, - сказала Лжедмитриевна. - Сейчас это не нужно.
Если бы Алексей Палыч был не спросонья, не замерз и не встревожен новым фокусом, который, кажется, собиралась выкинуть "мадам", он бы заметил, что тон ее необычно мягок, железа нет и следа, а от бетона остались мелкие крошки.
- Алексей Палыч, я решила прекратить поход.
- Именно поэтому вы запретили вернуться к железной дороге?
- Да. Я ведь имею право принимать такие решения единолично?
- С точки зрения _вашей_ или _нашей_?
- _Вашей_.
- Формально - да. Но существуют положения, в которых опасно пользоваться формальным правом. Вы не можете не понимать, что кратчайший путь к населенному пункту - это путь назад. Почему же вы заставляете группу идти вперед? Это, по меньшей мере, путь в неизвестность.