"Иди, иди, не щурься, – мысленно сказал ей Алексей Палыч, – Я еще не то выдумаю". Однако это было пустой похвальбой. Алексей Палыч прекрасно понимал, что второй раз ребят в эти игры играть не заставишь. Разве что – ломать ногу по-настоящему...
Вернулся Борис, злой и насупленный.
– Что они говорили?
– Кажется, они не поняли, – виновато ответил Алексей Палыч. Просто решили, что у тебя было расстройство желудка.
– Еще не лучше!
– Почему ты убежал? Ведь главное уже было сделано.
– Посмотрите.
Борис раздвинул кустики вереска. Рыжая дорожка струилась у его ног.
– Рыжие – самые кусачие, – мрачно заметил Борис.
– Разве нельзя было передвинуться? – спросил Алексей Палыч, стараясь придать своему голосу максимум деликатности.
– Они в штаны набились. От своих штанов я убежать не могу.
Алексей Палыч вздохнул.
– Да-а... Не везет.
– Пока только нам не везет, – уточнил Борис. – И вообще – в гробу видал я эту планету. Одних спасай, других спасай... Мы что, на спасательной станции работаем?
Борис погрозил кулаком в небо.
– Эй вы, забирайте свою физкультурницу!
Таким разъяренным Бориса Алексей Палыч еще не видел. Винил он во всем себя и старался придумать что-то, что могло бы отвлечь компаньона. Придумалось почему-то не самое умное.
– Вот, тебе таблетки оставили, – сказал Алексей Палыч.
Таблетки полетели в траву.
– А ребята хорошие, – примирительно сказал Алексей Палыч. – Ты заметил, они сразу согласились тебя нести?
– А я ничего не говорю, – остывая, пробубнил Борис. – Это я вроде дурачка.
– Не ты один, – уточнил Алексей Палыч. – Пойдем, а то отстанем.
– Подождут. Огонь-то у нас.
Борис оказался прав. На сей раз группа ждала их.
– Больше не отставайте! – крикнул Стасик. – Мы и так опаздываем.
– Интересно, куда? – буркнул Борис. – На кладбище, что ли?
Черный юмор Бориса и на сей раз не был оценен, ибо услышал его только Алексей Палыч, а он по природе был оптимистом.
РЫБАКИ ЛОВИЛИ РЫБУ
Алексей Палыч проснулся незадолго до восхода солнца.
Вчера вечером они с Борисом оборудовали ночлег по всем правилам нарубили елового лапника, сделали подстилку; спать было не хуже, чем в палатках.
С вечера все намазались мазью, найденной Веником, даже и ему нос намазали, но он все слизал и остался в недоумении – почему так мало и так не вкусно?
Борис объяснил всем, как достался ему тюбик, и при этом оба заговорщика изучали выражение лица Лжедмитриевны. Но ребята по-прежнему грешили на Валентину. Та еще пять раз поклялась, что все проверяла по списку. Лжедмитриевна молчала, что было с ее стороны достаточно подло. Если, конечно, мазь украла она. Во всяком случае, мазаться она отказалась. Это говорило в ее пользу, если она хотела хоть как-то загладить вину. Но это же говорило против нее, ибо, значит, имелось что заглаживать. В общем, подозрения, разбавленные сомнениями, остались: все могло выйти случайно, но уж слишком много случайностей.
Вчера произошло еще одно событие, облегчившее душу Алексея Палыча. Он известил родителей Бориса. Не полностью известил, а процентов на восемьдесят: таков примерно был, по его мнению, коэффициент честности жителей родной области.
Вскоре после неудавшейся симуляции группа пересекла обещанную Чижиком "железку". Две пары рельсов уходили влево и вправо, безнадежно теряясь в сужающейся вдали просеке. От полотна несло жаром. Было и тихо и пусто, стрекотали кузнечики. Дорога выглядела необитаемой. Почему-то вид этой пустынной дороги, накаленное полотно и даже кузнечики показались Алексею Палычу нереальными; ему захотелось проснуться и увидеть себя и Бориса в родимом Кулеминске, где-нибудь в районе бочки с прохладным квасом. Но мечтать было некогда: группа уже спустилась с насыпи и сходила в лес.
Алексей Палыч достал записную книжку, вырвал из нее листок и написал на нем стерженьком шариковой ручки послание в никуда.
"Уважаемый товарищ! Убедительно прошу Вас отправить по указанному адресу телеграмму: "Ваш сын Борис выехал мною Москву вызову министра выставку достижений. Мухин".
Деньги на телеграмму оставляю."
Затем он вынул два рубля, положил их вместе с листком на шпалу и придавил камнем. Полюбовавшись на свою работу, он заменил один рубль на трешку, чтобы "уважаемому товарищу" осталось, как в старину говорили, "на чай".
Конечно, Алексей Палыч не надеялся, что кто-то из-за четырех рублей спрыгнет с поезда или остановит состав. Просто он знал, что на свете существуют путевые обходчики. Ведь до сих пор бросают в океан бутылки с записками. По сравнению с океаном полотно железной дороги, все равно что почтовый ящик.
Алексей Палыч как в воду глядел. Часа через два записку обнаружили. Ее прочитали и положили в карман. Еще часа через два нашедший очутился на ближайшей станции. Но телеграфа там не было. Обо всем этом Алексей Палыч не знал и теперь был спокоен за Бориса на те восемьдесят процентов, о которых уже говорилось.
Алексей Палыч, извиваясь, как гусеница, вылез из своего чехла.
В палатках еще спали. Спал и Борис. Сейчас он не казался таким решительным и суровым, как днем, – обыкновенный мальчишка, с припухлыми, еще детскими губами. Скоро, очень скоро он подрастет и уедет из Кулеминска на учебу. Алексей Палыч надеялся, что Борис не станет учиться на официанта или продавца мяса. Распространилась в последнее время в Кулеминске такая эпидемия. Прослышали некоторые молодые о большой деньге, супермагнитофонах и светской жизни. Вслух десятиклассники об этом не кричали, но кое-что удавалось понять из родительских сообщений. Город забирал их – сравнительно невинных и малоопытных. Забирал навсегда. Возвращал он их только проездом, богатыми до неприличия. В джинсах "Made in Canada", с транзисторами "Made in Japan" они подкидывали родителям внуков, сотворенных в России, и неслись на юга, опыляя прохожих своими новенькими "Жигулями".