Право, можно подумать, что мальчишки всей страны решили послать свои фотокарточки «для дружбы с Японией».
Комната Борисовых. Андрей Петрович настраивает скрипку, слышно, как звенит струна.
Тася, красная, растрёпанная, горячо доказывает отцу:
— Потому, что неправильно! И Лариса считает, что неправильно!
— Ну, если даже сама Лариса, тогда, конечно… — пробует отшутиться Андрей Петрович. Опять принимается натягивать струну, она звенит всё громче.
— Ты должен был сказать «товарищи мальчики и товарищи девочки», — доказывает Тася.
— Сколько же можно, в конце концов?! — взмолился Андрей Петрович. — Твердишь одно и то же…
— Значит, по-твоему, девочки не товарищи? — не унимается Тася.
Слышится звук лопнувшей струны.
— Струны и то не выдерживают! — рассердился Андрей Петрович.
Но Тася начинает с новой силой:
— Наши девочки всё равно ему напишут, всё равно!
Шумная компания девочек у почтового ящика. Они по очереди опускают письма.
— Тася замечательное письмо написала! Я всё, всё у неё списала, до последней буквы. Письмо ведь не диктант, можно списывать, — рассуждает одна из девочек.
— Я тоже у Таси списала, а Света — у меня, — говорит другая.
— А я у Светы! — радостно сообщает третья.
— Постойте, выходит, что мы все ему одинаковые письма написали? — растерялась Тася.
Девочки, опустившие письма, растерянно смотрят на почтовый ящик.
— Ой, что мы натворили!
— Ну и что ж такого! — пожимает плечиком востроглазая Лариса. — Подписи-то у всех разные…
К ящику мчится компания мальчишек. Увидели девочек.
— А вы кому пишете?
— Вам, конечно, — задорно отвечают те. Кричат наперебой: — Чур, наш ящик! Вы на углу опускайте!
— Ящик не ваш, а государственный, — доказывают мальчики.
— На углу государственный, а этот наш, — не сдаются девочки.
— На углу мы были, там уже пятьсот вторая школа опускает.
Почтовый ящик на углу школьники берут приступом. Крик такой, что невозможно разобрать ни слова. Кто-то уже дубасит кого-то… Все рвутся к ящику, в него летят письма, письма, письма…
Рыбацкий посёлок на окраине курортного городка. Лежат перевёрнутые лодки…
Дощатые домики рыбаков.
В какой-то хибарке, на земляном полу, поджав ноги, сидит Таро, вынимает из конвертов и раскладывает вокруг себя фотографии советских мальчишек. Вот уже весь пол усеян фотокарточками: мальчики, мальчики, мальчики… Весёлые мальчишеские лица смотрят на Таро.
Небольшое почтовое отделение.
Молодая японка объясняет кому-то:
— У нас затор… Мы утонули в письмах.
Три девушки и знакомая нам Митико-сан (мы её видели на пристани) быстро штемпелюют конверты.
Два японца вносят и кладут на пол мешки с письмами, молча поклонившись, уходят.
Одна из девушек не выдерживает:
— Боже, что с нами будет!
— Погибнем! Я уже предупредила мужа, — с серьёзным видом говорит Митико.
— Вы ещё можете шутить, Митико-сан? — жалобно тянет одна из девушек.
И снова два японца вносят огромные мешки с письмами, молча поклонившись, уходят.
Девушки в изнеможении продолжают разбирать конверты. Суетливый человек с блокнотом торопливо подошёл к Митико. Быстро, напористо задаёт вопросы:
— Письма из разных городов?
— Из разных.
— И все этому мальчику?
— Все ему. Уже девять тысяч писем…
— Девять тысяч? И письма всё идут?
— Всё идут.
— Надеюсь, из других редакций у вас ещё никого не было?
— Вы всех опередили, — улыбается Митико.
— Как всегда, — уверенно говорит суетливый человек; на ходу помахав блокнотом, уходит.
Теперь уже четыре японца молча вносят мешки с письмами. И снова слышится:
— Боже! Мы утонули в письмах…
Пустой ресторанчик. Посетителей почти нет.
За стойкой грустно вздыхает Судзуки.
— Перестань вздыхать, — раздражённо шепчет Элли.
— Я не вздыхаю, — тяжело вздохнув, говорит Судзуки, — наши дела совсем не так плохи.
— Не плохи! Кругом в долгах. Надо было уезжать из Чикаго, чтобы оказаться в этой дыре!
Судзуки начинает сердиться, но внешне он невозмутим:
— Я тут родился… Во мне течёт японская кровь.
— Пятнадцать лет прожил в Чикаго, и вдруг в нём потекла японская кровь, — усмехается Элли.
— Замолчи, — резко сказал Судзуки.
Вбегает Кэтрин, торопится рассказать:
— Мамочка, что в городе делается! Какой-то господин получил десять тысяч писем!