Поистине у гиганта мысли Циолковского есть чему поучиться.
КОНСТАНТИН ЭДУАРДОВИЧ ЦИОЛКОВСКИЙ
19 сентября с. г. (1935 г. — Прим. авт.) умер Циолковский, виднейший теоретик цельнометаллического дирижаблестроения и звездоплаванья, самоучка-изобретатель, чье имя войдет в историю наравне с лучшими именами — двигателями человеческого прогресса.
Константин Эдуардович Циолковский — родился в деревне Ижевской Рязанской губернии, в большой семье управляющего лесничеством. Его отец, по словам самого К. Э. Циолковского, был «неудачником, изобретателем и философом». Бедственное состояние многочисленной семьи и отчасти глухота, полученная К. Э. Циолковским в детстве после перенесенной скарлатины, лишили его возможности учиться в гимназии. Курс наук он проходил дома под руководством отца и матери, главным же образом самостоятельно. Уже тогда он удивлял своими необычайными способностями, в особенности в математике и физике. «Я так привык к самостоятельной работе, — вспоминает он свои учебные годы, — что считал более легким для себя доказать теорему без книги, чем вычитывать из нее доказательства. Лишь не всегда это удавалось». Вникните в смысл этой фразы. Но помните историю математики. С какими усилиями человечество овладевало математическими знаниями, как нелегко давались геометрические теоремы.
С раннего детства обнаружились и изобретательские способности Циолковского. В его скупых воспоминаниях о детстве мы читаем, что любимыми его науками были математика, физика и в особенности механика. Еще в четырнадцатилетием возрасте он делал первые опыты с бумажными аэростатами. Едва ли зная о Леонардо да Винчи, увлекался, подобно знаменитому художнику, идеей летания с помощью механически работающих крыльев, делал «плохие токарные станки, на которых все-таки можно было точить», «строил двигатели, смастерил, между прочим, коляску, которая должна была ходить во все стороны при помощи ветра».
«Модель прекрасно удалась и ходила по крыше, по доске против ветра. Отец был очень доволен, и с крыши изобретателя совлекали, чтобы показать машину гостям в комнате. Тут опыт также блестяще удавался. Ветер же я производил с помощью мехов. Одновременно ходила у меня по полу и другая модель, приводимая в движение паровой машиной турбинной системы».
Циолковский уже мечтал о путешествиях на своей «аэроколяске». А через два-три года он уже серьезно занялся идеей цельнометаллического аэростроения.
«Больше всего я увлекался аэростатами и уже имел достаточно данных, чтобы решить вопрос — каких размеров должен быть воздушный шар, чтобы подниматься на воздух с людьми, будучи сделан из металлической оболочки определенной толщины. Мне было ясно, что толщина оболочки может возрастать беспредельно при увеличении размеров аэростата. С этих пор мысль о цельнометаллическом аэростате засела у меня в мозгу».
В то же время Циолковский продолжал учиться, сдавая экзамены экстерном. Впоследствии стал учителем математики и физики. С 1882 года в Боровском уездном училище, с 1902 года в Калужском женском епархиальном училище и затем в реальном училище, отдав педагогической работе 10 лет жизни.
Он стал бедным многосемейным учителем в глухом провинциальном городе. Растет семья, растет и бедность. Некий М.П. Голубицкий, посетивший К.Э. Циолковского в 1897 году, так описывает его жизнь:
«Я познакомился с ним в городе Боровске в 1887 году, куда случайно попал несколько лет назад, и крайне заинтересовался рассказами туземцев о сумасшедшем изобретателе Циолковском, который утверждает, что наступит время, когда корабли понесутся по воздушному океану со страшной быстротой, куда захотят. Я решил навестить изобретателя. Первое впечатление было удручающее. Маленькая квартирка, в ней большая семья — муж, жена, дети и бедность, бедность изо всех щелей помещения, а посреди его разные модели, доказывающие, что изобретатель действительно немножко тронут: «Помилуйте, в такой обстановке отец семейства занимается изобретениями».
Едва ли многим лучше жилось К. Э. Циолковскому и в Калуге. Его домишко на окраине города, на Коровинской улице, — ныне им. Циолковского, — недалеко от Оки, ничем не отличается от соседних обывательских домов. Маленький сельский домик с мезонином. На улице кур и гусей больше, чем людей. Огородик.
А вне дома — чуждый враждебный мир. Местные обыватели считают его сумасшедшим маниаком. Городские заправилы — человеком «опасных мыслей». Его едва терпят на службе. Он находится под неусыпным надзором бдительного начальства.
«Широкая» общественность также не приходит на помощь. Когда по инициативе Голубицкого «Калужский вестник» организовал сбор пожертвований, было собрано всего 55 рублей, из них из Петербурга — 4 рубля. Так расщедрилась царская столица на поддержку молодого изобретателя. Говоря об этом «общественном» движении, Циолковский пишет: «Принимал я эти деньги со скрежетом зубовным и с затаенной душевной болью, т. к. некоторые… прямо жертвовали на бедность. Я даже заболел, ее все-таки терпел, надеясь на возможность дальнейших работ».
Приходилось снова и снова — отрывая от скудных достатков семьи, рассчитывать только на свой нищенский заработок. Без домашней мастерской, «лаборатории» он не мог существовать. «Меня всегда сопровождала домашняя мастерская. Если она разрушалась, например, на пожаре или наводнении, то я снова ее заводил или пополнял»… — на собственные деньги. Наконец, не лучше были отношения и официальных научных кругов и учреждений к изобретениям Циолковского.
В 1890 году воздухоплавательный отдел императорского технического общества в полном составе выступил против утверждения Циолковского, что аэростатом можно управлять по своему желанию. Изобретателю заявили, что «аэростат всегда должен остаться игрушкой ветра».
«Тяжело работать в одиночку многие годы при неблагоприятных условиях и не видеть ниоткуда — ни просвета, ни поддержки».
Такова невеселая внешняя сторона жизни изобретателя, который родился слишком рано.
Но Циолковский не сдавался и продолжал работать не покладая рук.
По скрипучим ступенькам крутой лесенки поднимался он в мезонин, в свою мастерскую-светелку. За окном виднелись Ока и заокские леса. На простом верстаке помещался «склад изданий» автора — брошюры, изданные на скудные средства изобретателя. Он рассылал и дарил их всем, интересующимся его идеями. На полках — большой Брокгауз, Чехов, Мамин-Сибиряк…
Изобретатель усаживается за письменный стол. И вот провинциальная Калуга, невежественные, косные обыватели, общественное презрение, семейные заботы, бдительное начальство, все «земное тяготение» остается внизу. Сквозь стройные и строгие ряды математических формул он уже видит «небо в алмазах» и беспредельные дали звездных миров…
Как всякий самоучка, с замкнутым кругом жизненных восприятий и знаний, он иногда «заново открывает» уже открытые физические законы, — как это было с «Теорией газов», «Механикой животного организма», «Продолжительностью лучеиспускания звезд», — не беда. Это лишь доказывает, что ему по плечу самостоятельное разрешение таких проблем. Зато он предвосхищает и многие новые идеи.