“Что ты? – взревела я. – Можно подумать, ты чем-то лучше! Все о чем ты думаешь, это твое е...чее искусство, твое е...чее эго и сам ты, и...”
И так далее, и тому подобное. Я совершенно потеряла контроль, сорвалась с цепи, выкрикивая все, что только могло причинить боль – просто лягалась, потому что причинили боль мне, потому что я была зла, а он попался под руку. Я бушевала, пока не наступил мой великий уход со сцены; пока я не вырвалась вон из номера, хлопнув дверью, вон из отеля, подозвала такси и рванула из Пенсильвании обратно на Манхэттен.
Вот уж действительно великий уход, и, по-видимому, он произвел на Кирка огромное впечатление. Он не позвонил, не написал, не отправил телеграммы, даже не послал дюжины красных роз. Я упрямо стояла на своем и тоже не пыталась с ним связаться. Так обстояли дела, когда мое расписание позвало меня обратно в Лондон.
Так они обстояли, и когда я получила трансатлантический звонок от Лии примерно через неделю. Кирк погиб, сказал он. Он пил с парой парней у них дома, на пятом этаже, выпал из проема черного хода и мгновенно убился насмерть.
Может он упал, а может его толкнули. Ходили слухи, что, возможно, эти парни хотели его трахнуть, а он не хотел, те разозлились, и они все были пьяны... или они просто были пьяны... или может...
Не все ли равно? В любом случае, Кирк умер, ушел! Его прекрасная голова разбилась – вся его чудесная, теплая жизнь взорвалась на мостовой этого проклятого города, этой сточной канавы.
Я просто не могу описать поднявшуюся черную волну безнадежности, депрессии и вины, обрушившуюся на меня.
Я не оправилась, я просто отвергла этот факт. Я пила свой фруктовый сок с ПМА в своем милом доме со своими милыми друзьями и мило проводила время. И все было просто замечательно. Мой муж видел мое выступление в шоу Майкла Дугласа, как он мне сказал, и написал для меня новую песню: “Golden Years”. Он спел ее мне по телефону – точно, как много лет назад “The Prettiest Star”.
И это возымело похожий эффект. Я купилась. Даже если Дэвида нет со мной, думала я, мы всегда будем вместе – точно, как в этой песне. Мне очень нужно было почувствовать, понимаете, что все хорошо.
И я не предприняла никаких действий. Осталась на своем посту в качестве миссис Боуи.
Но все было отнюдь не хорошо. Все шло к черту. В прямом смысле.
Я поняла это, опять же, из трансатлантического звонка. На сей раз звонил Дэвид, вернее, то существо, в которое Дэвид превратился – оскорбляющее друзей, попирающее чувства, охочее до денег – законченный Скоростной Вампир. Как и все кокаинисты и до него, и после, он научился путешествовать далеко и быстро, чтобы поддерживать свой ум непрерывно вертящимся в узком плотном кружке, даже оставаясь идеально неподвижным, чтобы обеспечить себе существование почти полностью избегающее дневного света, чтобы усвоить взгляд на мир с вершин беспредельной паранойи (в данном случае без особого напряжения) и чтобы постепенно высосать жизнь из всех близких.
Он звонил мне из Лос-Анджелеса – всего в какой-то половине мира от Оукли-стрит – но по тому, как он звучал, он с таким же успехом мог быть в какой-нибудь ужасной холодной черной дыре, где-то там, в безвременной бесконечности, далеко за пределами достижения простого земного человеческого тепла.
Он сказал, что очутился в лапах у дьявола, или почти очутился. Он находился в каком-то доме – он не знал, где точно, только, что это Эл-Эй – и трое человек, колдун и две ведьмы, удерживали его для каких-то ужасных сатанинских целей, которые он очень путано пытался объяснить. Он хочет выбраться отсюда, сказал он, но у него нет денег, и он не знает, где находится, и в любом случае ведьмы не выпустят его. Он звучал туманно и бессвязно и обезумел от страха – он прямо нагонял жуть.
Я слыхала Дэвида говорящим из очень холодных и странных мест – и по телефону, и во плоти, – но на сей раз все звучало гораздо хуже того, что мне доводилось слышать раньше. Я испугалась и стала настаивать, чтобы он дал мне номер телефона, по которому звонит, убеждая, что он не может держать его в секрете, если хочет выбраться оттуда. Это показало, насколько ему было страшно – то что он дал мне номер телефона, прежде чем повесить трубку, или прежде чем кто-то повесил трубку за него.
Дрожа от страха, я немедленно позвонила в Лос-Анджелес и, к своему великому облегчению, сразу дозвонилась до Майкла Липпмана, нового менеджера, с которым Дэвид перестраивал все свои дела.
Мне следует, я думаю, познакомить вас с обстоятельствами прихода Майкла на сцену и печальной историей окончательного разочарования Дэвида в Тони Дефризе, но только не во всех утомительных подробностях. Вкратце, Дэвид устал от отсутствия доступа к собственным деньгам, особенно с тех пор как часто стал нуждаться в больших суммах наличными и без бумажного объяснения цели этих трат. Тони, со своей стороны (как я предполагаю) устал от того, что Дэвид непрерывно отвергал его советы, и от его типично бесконтрольного наркотического поведения – параноидного, маниакального, оскорбительного и иррационального. И тут Майкл Липпман, устроивший аферу с “Чудо-женщиной”, увидел для себя возможности, открывшиеся в карьере Дэвида. Эти совпадения работали навстречу друг другу, пока окончательно не слились, когда Дэвид (где-то в январе 1975-го) послал телеграмму из Лос-Анджелеса в нью-йоркский офис “Мэйн Мэн”, заявлявшую Тони, что в его услугах больше не нуждаются, и инструктировавшую его передать дальнейшие детали Майклу Липпману.