Он вовсе не был, как это выставила английская бульварная пресса, влюблен в тупые, упрощенческие расистские аспекты фашистской идеологии, и он был в полном бешенстве, когда одна лондонская газета напечатала его снимок с поднятой в предполагаемом фашистском приветствии рукой на вокзале Виктория при его возвращении из Берлина в Лондон. Он объяснил, что фотограф подловил его на пол-пути этого жеста, и отрекся от нацизма в целом и от одной фразы, которую он, якобы, изрек, в частности: “Я верю, что Британия может толко выиграть от правления фашистского лидера. Ведь фашизм, в конце концов, это просто разновидность национализма.”
Не думаю, чтобы он мог купиться на расхожую “дегенартов – в газовые камеры”-версию философии “господствующей расы”. Думаю, во-первых, он хотел просто поднять бучу, а во-вторых, как он сам это объяснил, его интересовала “мифология... Артуровского периода и магическая сторона всей этой наци-кампании”. Вот это звучит похоже на того Дэвида, которого я знала. Кстати, он же сам впоследствии заметил: “Я тогда был совершенно вне себя, окончательно спятил.”
Берлин привлекал его другими вещами. Дэвида привлекала атмосфера города “отрезанного от всего мира, искусства и культуры, умирающих без надежды на возрождение” (это было задолго до падения Берлинской Стены и задолго до того, как Берлин снова стал бурлящим европейским центром), и он выбрал самый неприметный, анонимный и культурно бесцветный район города – Шенеберг, известный, в основном, скоплением турецких иммигрантов. Он поселился в квартире над автомастерской, а обедал в кафе, где обычно столовались рабочие. К слову об отстраненности.
Я совершенно не выносила его восхищения всей этой холокостовской магией и мрачными бесцветными местами, но когда он начал рассказывать о Роми Хааг и ее кабаре-театре, я заинтересовалась. Тот факт, что у него была интрижка с Роми не имел особого значения. В сексуальном смысле она, в общем-то, не представляла из себя ничего нового, поскольку у него всегда на прицепе был выводок мальчиков и черных женщин (хотя все же она была достаточно интригующей вариацией – транссексуал, изображающий трансвестита). Но таланты Роми, как и замечательные театральные постановки в ее маленьком клубе, действительно впечатляли. Поход в этот клуб означал прорыв в иные времена – на десятилетия назад, в Берлин Кристофера Ишервуда, в дни великого расцвета кабаре до прихода Адольфа, русских и американцев, превративших этот андеграунд-город просто в мучительно загибающуюся свалку. Роми была необыкновенно отрывной и утонченной.
В музыкальном смысле Дэвид был на подъеме, чувствуя в себе нечто новое и свежее, опустошив все возможности предыдущего своего увлечения. А это означало, что он обратился к новому источнику идей и энергии, в данном случае – к Брайану Ино, которого знал еще с тех пор, как Рокси Мьюзик выступала разогревом для Зигги и Спайдеров во время триумфального британского турне 1973 года. Они с Ино создали в Берлине альбом, подходяще названный “Low”. К тому же Дэвид много работал с Игги, кроме прочего, продюсируя его альбом “Lust for Life”.
По-видимому, в Берлине он приблизился к поворотной точке, по крайней мере, он уже оттолкнулся от самого дна. Самое главное, он больше не принимал столько кокаина, сколько раньше, если вообще принимал; Коринн нашла ему в Швейцарии терапевта, и, по-видимому, это возымело определенное действие. Но, хотя это означало перемену в сознании – “Боже, может быть, эта штука действительно вредит мне!” – в практическом смысле это мало что меняло. Каждый раз, как я навещала его в Берлине, он либо пил, либо уже был в стельку пьян, и пребывал в таком же стрессе, как и в свой самый тяжелый период, когда он за ночь принимал по нескольку граммов кокаина. В одно из моих посещений он дошел до того, что ему показалось, будто у него инфаркт. Я немедленно доставила его в британский военный госпиталь, где доктора осмотрели его и пришли к заключению, что сердце у него в полном порядке, только ему следует немного расслабиться.
Мои визиты не приносили мне никакой радости. Видеть Дэвида было больно, а Зоуи, которого против моей воли определили в школу при британском военном корпусе, – еще больнее. Вернее, повидать Зоуи было хорошо, а вот расставаться с ним было мучительно. В этот период я начала полностью осознавать, что происходит: Дэвид полностью исключил меня, списал со счетов, и это значило, что он заберет Зоуи с собой.