Перво-наперво он дал мне совет, который я помнила потом всю жизнь, хотя и не всегда ему следовала: “Бэби, никогда не показывай людям, чего ты боишься. Если они знают, чего ты боишься, они могут причинить тебе боль”.
А потом он взял меня с собой в сад и поймал для меня дюжину ящерок, Поначалу я боялась их, но мы оставались в саду до тех пор, пока мне не понравилось играть с ними. А потом мы их отпустили.
“Ну что, больше ящерки не будут огорчать тебя?” – спросил он. Я сказала, что нет, и это было правдой; я больше никогда их не боялась.
Шесть лет спустя, когд я училась в школе в Швейцарии, я применила совет своего отца – на этот раз к ревности. Моя лучшая подруга, Пэт Янг, начала дружить с другими, и мне было от этого худо: я боялась, что она меня бросит. Но тут в голове у меня словно прозвонил некий звонок, и я поняла, что ревность – всего лишь разновидность страха, а что мне говорил мой отец?
Тогда я сменила курс. Вместо того, чтобы замыкаться в мрачности и вести себя недоброжелательно, я приложила массу усилий, чтобы тоже подружиться с новыми друзьями Пэт. И это сработало: Пэт меня не бросила, а я приобрела новых друзей, новую популярность и новую силу. Ревность приберегала для меня лишь узость и темноту, но смелость сделала мой мир шире и светлее.
Впрочем позднее, когда я вышла замуж за Дэвида, я знала, что вступаю на незнакомую, возможно, пугающую территорию. Я не имела ни малейшего представления, сработает ли открытый брак между нами перед лицом ревности, которую он словно нарочно искушал; не знала, хватит ли у каждого из нас эмоциональной силы справится с ним. Но вот мы с Дэвидом – в решительно нетрадиционной, интригующей ситуации. Почему бы не попробовать, сможет ли человек действительно с ней справиться?
Я поняла; все верно. Кто-то может. Я, по крайней мере, могу. Любовное партнерство с Дэвидом, плюс любовные связи с другими людьми, плюс любые случайные встречи, какие только могли влиться в этот поток, предлагали потрясающий стиль жизни.
Ужасно стыдно, что я могла справляться с ситуацией превосходно, а Дэвид оказался на это неспособен.
Но я что-то забегаю вперед. Реальность 1970 года была такова, что мы с Дэвидом подписались на теорию открытого брака, но вели себя более или менее моногамно. Я говорю “более или менее”, потому что время от времени мы развлекались вместе с другими людьми, а Дэвид, по-видимому, принимал подворачивавшиеся ему предложения, пока курсировал без меня по своим рок-н-ролльным дорожкам. У меня же не было в то время других любовников, кроме него – ни мужчин, ни женщин.
С одной стороны, секс с Дэвидом был замечателен и воодушевляюще интимен, с другой же стороны он не был тем переворачивающим душу переживанием, каким может быть. Дэвид был жеребцом, а не истинным сластолюбцем, и я оказалась в типичной для многих молодых женщин ситуации: секс част и интенсивен, но наивысший порог удовольствия слаб или, в моем случае, недостижим.
Вообще-то в те ранние дни в “Хэддон-Холле” Лоррэйн по-прежнему оставалась единственным человеком, доведшим меня до оргазма. Так что, можете себе представить, как тесно она была все еще вплетена в мое повседневное сознание, как громко ее голос все еще звучал в моей голове. Я по-прежнему носила с собой ее тетрадь любовных стихов (даже сейчас я чувствую запах акриловой краски на обложке, которую она сделала для меня), и я все еще носила ее любовь в своем сердце. И это было серьезной причиной какое-то время; прошла пара лет, прежде чем я начала флиртовать с другими женщинами, и несколько – прежде чем я встретила мужчину, способного привести меня к вершине сексуального блаженства. Мужчины были большим разочарованием.
Но секс был не главным в наших с Дэвидом отношених. В нашем партнерстве главным были творческое самовыражение, филосовский рост и достижение наших личных и общих честолюбивых целей.
И в этой области мы были очень интимны, очень доверительны, очень сплоченны и очень интенсивно “вместе”. Мы сидели вместе в “Хэддон-Холльской” цветущей красоте, разговаривали о Будде и Конфуции, Ньютоне и Эйнштейне, Кафке и Дали, египетских иероглифах и арабском алфавите, обо всех великих тайнах истории и творчества, стараясь вписать их и нас самих в наш новый смелый мир. Мы отправлялись на охоту за антикварными вещицами и декоративными сокровищами, которые Дэвид так обожал, и за всем, что само напрашивалось найти себе место в нашем доме. Мы блуждали по Лондону, навещали друзей и впитывали в себя искусство всякого рода. Мы развлекались и развлекали. Даже в те первые дни “Хэддон-Холл” был звездным салоном. Мы слушали пиратские радиостанции, смотрели немногие поп-события, которые в те времена мог предложить телек – в лучшем случае час-два в неделю – и разбирали увиденных артистов. Очень немногие были достойны того, чтобы на них смотреть, заключили мы, и почти никого, кому стоило бы подражать. Мы вычерчивали и планировали, мечтали и строили схемы, действовали и совершенствовались. Мы проводили вместе дни и ночи, мы непрерывно касались друг друга, мы держались за руки.