Выбрать главу

Мы достигли большой интимности в ту ночь, открывая друг другу те части своих душ, которые до этого держали спрятанными и недоступными. Дэвид рассказывал о своем детстве в Брикстонском районе Лондона; о своем отце, тихом йоркширце, проработавшим последние 15 лет в паблик-релейшнз-отделе при детском доме Доктора Барнардо; о своей взрывной матери, одной из первых женщин в городе, начавших носить брюки, у которой был незаконный ребенок; и о самом этом ребенке, Терри Бернсе, старше Дэвида на 9 лет. Он был самым большим героем Дэвида. Дэвид рассказал мне, до какой степени он поклонялся Терри, до какой степени большое влияние Терри оказал на него, познакомив с музыкой, политикой, поэзией. Но и с огромным, преследующим его страхом. Что-то произошло с Терри, пока тот служил в армии – в королевских ве-ве-эс в Адене во время одной из последних британских колониальных войн. Что бы это ни было, но это что-то абсолютно разрушило Терри. Ему поставили диагноз – параноидальная шизофрения, и с этих пор он кочевал по психушкам.

(Вплоть до 1984 года, когда он бросился под поезд. Его младший брат не присутствовал на похоронах.)

Терри был в психушке и тогда – в ту ночь в Бекенгэме, когда Дэвид признался мне: его грызет дикий страх , что он может последовать по стопам своего единоутробного брата. Такая перспектива особенно пугающа, сказал он, потому что Терри был такой в их семье не один: несколько родственников со стороны матери были “с поворотом”. Дэвид сказал, что временами, когда он обдолбан или под градусом, он практически чувствует в себе эту семейную болезнь.

У него, думаю, были причины для беспокойства, как показали дальнейшие события, но той ночью в Бекенгэме нам было хорошо вдвоем. Мы были доверительны и свободны. Он рассказывал мне о своих днях в художественной школе и о рок-н-ролльных дорожках, по которым он уже столько наколесил; и как ему приходилось использовать своего Лэнса оф Лав в целях карьеры; и как он страдал, когда они расстались с Хермионой.

Я, со своей стороны, призналась кое-в-чем и о себе. Я рассказала ему о своей связи с Лоррэйн и о ее горьком конце, рассказала и о других событиях ранней юности – о том, что случилось на Кипре, когда мне было около 14-ти во время очередного раунда беспорядков между греками и турками. Турки зарезали жену и шестерых детей одного из своих собственных офицеров, побросали изуродованные трупы в ванну, сфотографировали их, а потом разбросали эту фотографию на листовках, обвинив во всем греческих террористов и взывая к отмщению. Они раскидывали эти листовки с самолетов; я подняла одну из них и получила внезапный шоковый урок о том, каков этот мир. Я прекрасно помнила эту фотографию и весь тот типичный официальный моралин, который под ней был напечатан, когда школьная администрация обрушилась на нас с Лоррэйн: казалось, нас подталкивают к убийству и поощряют за него, в то время как мучают и наказывают за любовь.

Я дала понять Дэвиду, что, какой бы я не была до этих критических событий, теперь я не намерена держать себя в рамках: больше никакого мэйнстрима, никакой респектабельности, никакой поддержки статус кво. Напротив. Я сказала ему, что готова, хочу, горю желанием встать и сказать свое слово.

Казалось, он принял это, хотя идея сексуальной свободы как открытого лозунга была нова для него. По его собственным понятиям в то время бисексуальность означала просто направление Лэнса во все человеческие дырки – не важно, мужские или женские – куда только ему захочется. Мальчики, бывшие девочками, и девочки, бывшие мальчиками. И мы сидели на его кровати и часами говорили о сексуальной идентичности и сексуальной политике. Помимо прочих вещей, начавшихся в ту ночь, Дэвид начал становиться более сознательным в своей сексуальности.

И действительно, так много всего началось: безумная, эротическая и грустная сага о Дэвиде и Энджи и их соратниках по глиттеру.

Я не знаю, как много любви Дэвид чувствовал – я подозреваю, очень немного. Подозреваю, моя главная (и сильная) притягательность для него заключалась в моих способностях сиделки, поварихи, экономки, творческого союзника и делового наставника. Но, что касается меня, то я лично безоглядно влюбилась. У меня возникло это странное, почти жутковатое ощущение общности и некоего общения на ином уровне, которое бывает, если очень повезет, лишь с очень немногими людьми в вашей жизни. У меня было такое ощущение, словно я могу читать у Дэвида в душе; что я знаю, чего он хочет, и что ему нужно, также хорошо или даже лучше, чем он сам; что я словно оказалась внутри него. Я чувствовала так лишь раз до этого – с Лоррэйн. И то, что я нашла это чувство вновь так скоро, да еще с мужчиной, было просто невероятно. Это было потрясающе, возбуждающе, от этого ты чувствовал себя необыкновенно хорошо и правильно.