Он был прав, и теперь я склонна была прислушаться к его словам. Раньше, когда он отговаривал меня от проектов, в которых я хотела участвовать (например, первая роль, которую я могла получить, была в малобюджетном фильме, откровенно называвшемся “Групиз”), я возмущалась и сопротивлялась. Я думала, что он тормозит мою карьеру, просто потому что у него двойной стандарт: он говорил, что верит в права женщин и сексуальное освобождение, но своей собственной жене мешал получить работу, особенно если это означало, что она появиться на экране в голом виде. Но теперь я поняла, что у него были совсем другие мотивы. Может, он и был шовинистом (а он им был), но у него было гораздо больше опыта по части шоу-бизнеса, по сравнению со мной. Он знал, где расставлен капкан, и хотел меня от него уберечь.
Но на сей раз не знал даже он. Он считал, что пробы на “Чудо-женщину” - вполне нормальное предприятие. “Тони ничего не говорил и мне, – сказал он. – Я НИКОГДА не допустил бы,чтобы тебя поставили в такую ситуацию, если бы я только знал, бэйб. Уф-ф. Думаю, сам Тони знал об этом, не так ли?”
“Да, я в этом уверена, – ответила я. – Так что он манипулировал мной, да и тобой тоже. И, главное, зачем? Я бы и так сделала эти пробы, просто чтобы попасть в шоу Карсона и протолкнуть наш “Миднайт-Спешл”. Я бы сыграла всю эту шараду с начала до конца с улыбкой, если бы Тони сказал мне правду. Так что я прямо не знаю, бэби. Он играет в какие-то игры. Мне это не нравится.”
“Мне тоже. Я с ним об этом поговорю”, – сказал Дэвид.
Не знаю, поговорил он, или нет, но знаю кое-что другое. Как мне стало известно, вскоре Тони принялся уговаривать Дэвида развестись со мной, разрисовывая меня перед ним экстравагантной мотовкой и попрошайкой наличных и доказывая, насколько Дэвиду лучше было бы без меня. Но я знаю, что Дэвид на это не купился. Я знаю, что на рубеже 1973 и 1974 годов, когда собственные личные и профессиональные экстравагантности Тони перешли всякие границы, Дэвида это стало все больше напрягать. Тон его голоса, когда он говорил о Тони, все больше стал напоминать тот, которым он говорил о Кене Питте.
Я знаю, что проблемы Тони со мной не были, честно говоря, личного свойства. В каком-то смысле, он сам ничего не мог с собой поделать. Он был таким упертым, неизлечимым женоненавистником, что у него могла возникнуть только одна реакция при виде любой женщины с умом, талантом и честолюбием: убрать ее с дороги любыми средствами и как можно скорей.
Распознание в нем этой черточки, как вы догадываетесь, отнюдь не было удовольствием. Когда до меня, наконец, дошло, я почувствовала себя еврейкой, приложившей кучу усилий, чтобы найти себе достойного охранника, а потом, когда уже слишком поздно, вдруг узнавшей, что настоящее имя этого охранника – Гиммлер. Хотя Генрих, кажется, не был таким хитрым, как Тони. Не знаю, был ли к тому же эс-эсовский босс таким неврастеничным, каким стал Тони. Бедняга Тони не мог, кажется, смириться с тем фактом, что я спала одновременно и с его незарегистрированной женой Мелани (она была импортом из Калифорнии), и с его любовницей, Даной, прежде него.
Ну, да Тони – предмет утомительный, и хватит, он мне надоел.
Неожиданное продолжение: после моей эпопеи с “Чудо-женщиной” (успешной, если рассматривать в смысле промоушна,) Дэвид с Тони состряпали один персонаж, поверхностно напоминающий Чудо-женщину в физическом плане, а как идея всем ей обязанный. Это была Октобриана – сай-фай-супер-жрица высшей Боуиевской кэмповости и магии, – и она была крута. Она мне нравилась. Единственная моя с ней проблема (и очень большая) заключалась в том, что придумали ее отнюдь не для меня, а для Аманды Лир.
Понимаю, дорогие читатели, что для вас этот предмет может быть столь же утомителен, как Тони Дефриз – для меня, но что же такой поворот дела сказал мне о честности Дэвида по отношению к нашему договору о продвижении карьеры? Сами можете догадаться, так что я перехожу к следующему вопросу: чего же, конкретно, Дэвид от меня хотел, чего он хотел от нашего брака?
Вполне очевидно, что он не хотел того же, что и я: равенства на творчески-профессиональном уровне, сексуальной и эмоциональной свободы, интимности и доверия друг другу. Но ЧЕГО же он хотел? Может, он хотел все оставить, как есть: чтобы мы были сексуально дистанцированны друг от друга, а эмоционально близки только тогда, когда он нуждался в моих услугах? Или, может быть, он хотел гораздо более теплых отношений, чтобы я сидела у него под крылышком, как обычная жена, вполне в духе шовинистической модели брака? Может он хотел, как я сильно подозреваю, типичного старого доброго английского рок-звездного брака, чтобы он мог свободно, аки орел, парить, смело и прекрасно, над всей землей, а счастливая женушка торчала бы дома в чудном пригородном поместье, изучала макробиотику и макраме и выращивала бы детишек в идеально пост-Вудстокско-викторианском стиле? Или, может, он просто хотел, чтобы я свалила куда подальше?