— Так твоя мама отсылает тебя в тюрягу? Закуёт в кандалы? — смеётся парень, затягиваясь сигаретой.
— Это не смешно. Я не могу пойти в какой-то паршивый интернат или военный лагерь, — глумлюсь я.
Зак посмеивается.
— Не похоже, что твое отношение нуждается в исправлении или в чем-то подобном.
— Только ты так думаешь, — сплюнула я.
— Эй, я знаю, что в ближайшее время не получу никаких наград за дружелюбие, но я парень. Тёлки думают, что это классно. Моя мама считает, что на моём этапе жизни это нормально, даже ожидаемо, но ты же девушка.
Чувствую, как морщится моё лицо.
— Что это значит?
Зак смеётся, прежде чем снова затянуться сигаретой.
— Это значит, что ты не можешь быть женской версией меня. — Он смотрит на меня с ухмылкой, которую я считала сексуальной, но сейчас она раздражает.
— Оу, мои жизненные стремления разрушены, — саркастично говорю я.
— Я просто пытаюсь сказать, что ты не можешь делать то, что делаю я, что делают все парни. Это будет выглядеть плохо. Особенно с отчимом, у которого такие политические стремления, — поясняет он, прежде чем забарабанить по рулю сольную партию радиопесни.
— Мне плевать на его мечты о становлении мэром, губернатором или кем-то там ещё. Я не собираюсь меняться, потому что он — меркантильный придурок, — защищаясь, отвечаю я.
— Послушай, дело не только в этом. Ты можешь вести себя… иногда, как стерва, и я говорю об этом в лучшем из возможных смыслов, — пожимая плечами, говорит Зак.
— Ты не можешь назвать кого-то стервой в лучшем смысле этого слова.
— Слушай, знаю, что это восьмидесятые, равноправие женщин и прочие хорошие дела, но по большому счёту девушек хотят видеть милыми, скромными, умными… Ну, поскольку ты милая, то необязательно должна быть умной. Ты ведь понимаешь, о чём я, — заканчивает он, и под конец разговора я добавляю звук радио. — Не трогай радио. — Зак снова убавляет его.
— Мне не хочется разговаривать. Я просто хочу слушать музыку, прежде чем засяду в автобус, бог знает на сколько, — срываюсь я.
— Эй, это моя машина,
— Машина твоего брата, — исправляю я Зака.
— Я за рулём, и, если я хочу разговаривать, мы разговариваем.
— Кто-то отобрал твою траву? С какой стати ты решил поучать меня?
— Я не собираюсь тебя поучать, просто пытаюсь донести кое-какие хорошие мысли, чтобы твою задницу не упаковали в школу-интернат, — говорит парень, и его голос становится громче.
На мгновение мне кажется, что он обиделся.
— Ты говоришь мне, чтобы я стала другой, чтобы я изменилась, а это не круто!
— А сейчас ты настоящая? — спрашивает Зак.
— И что это должно означать?
— Я просто помню девочку по имени Гвен Дуайер. Она была четырнадцатилетней отличницей, волонтёром в банке крови и везде следовала за своей старшей сестрой, словно та была Иисусом. Она была тихой, милой. Такая девушка была бы идеальной дочерью для любого политического кандидата, — говорит он.
Чувствую, как вспыхивает моё лицо.
— Случилось что-то такое, что заставило тебя сказать: «К чёрту этот мир и всех в этой долбаной вселенной». Ты взбешена, и, эй, возможно, у тебя есть на это право, но глубоко внутри ты всё ещё та маленькая милая девочка, которая может играть по правилам и быть такой, как им нужно.
С каждым его словом я становлюсь всё злее и злее.
— Останови машину, — тихо говорю я.
— Зачем? Хочешь писать или что?
— Останови! — кричу я и парень ударяет по тормозам.
— Тише. В чём проблема? — зло спрашивает он, пока я открываю дверцу машины, утягивая за собой сумку, и выхожу на обочину дороги.
Зак всё ещё сидит в машине и смотрит на меня, словно на психа.
— Я поймаю другую машину. Ты можешь ехать. не забудь свои десять баксов! — кричу я.
Он выглядит шокированным, а затем смеётся.
— Залезай в машину, ребёнок. — Парень говорит это так, словно всё это — шутка, словно я сама шутка. Ненавижу, когда он зовёт меня так или называет словом «малыш».
— Я не ребёнок и не малыш. Ты всего на год старше меня, и если видишь во мне только ребёнка, то это делает тебя педофилом, поскольку ты несколько месяцев пытался залезть ко мне в трусы, — ору я.
— Что я сделал? — ничего не понимая, спрашивает он.
— Ты не заткнулся. Я всего лишь хотела доехать до автостанции без длинных разговоров, без лекций, без советов — просто поездка. Не знаю, может, это полнолуние или ещё чего, но ты ведёшь себя не как мой знакомый Зак. Зак, которого я знаю, забрал бы свои десять баксов, врубил бы радио и заткнулся, чёрт возьми, и ожидал бы от меня того же. Итак, тот парень сказал бы мне забираться обратно в машину? Потому что этот парень меня реально выбешивает.