Как добрался до второго этажа, Мир не помнил. Правда, что ли, взлетел? У него перед глазами всё плыло от желания стиснуть Белку в руках, вдавить в себя, врасти, чтобы разъединить нельзя было. Даже отстраниться, чтобы снять одежду, было невыносимо долго, почти физически больно. И снова схватить, коснуться светлой кожи. Такой нежной, что страшно – сожмёшь слишком сильно, и синяки останутся. И не прижимать нельзя, никак не оторваться. И Юля сама тянулась к нему, гладила спину и шею, обхватывала плечи, целовала вообще всё, куда могла дотянуться. Она была здесь - теперь уже вся, всем телом, всеми мыслями. Без сомнений и страхов – Мир это чувствовал. Казалось, у них обоих потребность прикасаться была физической. Как в той самой еде и воздухе, о которых Мирослав совсем недавно рассуждал.
Но Юля неожиданно вывернулась из его объятий, продолжая гладить, щупать, сжимать, но опускаясь всё ниже и ниже, пока не встала на колени. И Мир понял, что испытание его выдержки было до сих пор просто детской шалостью. Теперь же, глядя на то, как скользят её губы по его члену, как колышется её грудь при каждом движении, как дрожат её ресницы, он чувствовал, что сорвётся вот-вот, через секунду, как пятнадцатилетний пацан, который нашел у отца в тумбочке "запрещённый" журнал. Юлькины тонкие пальчики, скользящие по его бёдрам и ягодицам, тихие постанывания, влажные звуки её рта сводили с ума и забирали последние силы сопротивляться этим жарким волнам, что проходили через всё его тело от самой макушки, плавя разум и разжигая внутри пожар. И Мирослав позволили себе гореть. Рванул любимую женщину за плечи вверх, отстраняясь на миг и снова вжимаясь в неё своим телом, толкая к кровати, пока она ногами не коснулась края матраса. Мир опрокинул Юльку на постель, переворачивая на живот и накрывая сверху собой, целуя плечи, спину, бока, оглаживая руками её нежную кожу, жадно сжимая и тут же нежно лаская. И такая Юлька была перед ним беззащитная, такая нежная и податливая, такая сладкая и сочная, что не выдержал, сжал зубами круглую ягодицу и услышал тонкий протяжный вскрик и тихий смех, который выстрелом прошёл сквозь его мозг, вынося последние мысли. И снова вверх, перевернуть её, сжать руками, поймать взгляд, чуть затуманенный, пьяный, но в то же время острый как стрела, манящий, зовущий и разрешающий. И Юлька потянулась сама к Мирославу, одной рукой зарываясь в непослушные жёсткие волосы на затылке, а второй проводя по его груди, которая уже ходуном ходила от неровного дыхания. И потёрлась об него вся как кошка, просящая ласки. И Мир сорвался, рванулся к ней, в неё, всем своим телом, душой, всем собой, в порыве слиться целиком и полностью, впитать её в себя, всю, без остатка. Эти глаза её острые, непокорные, предупреждающие, но обещающие и сжигающие на месте. Эти волосы, по подушке разметавшиеся, несколькими прядками прилипшие в шее и щекам. Эту мягкость, округлость, сладость её тела, которое плавится под его руками и стремится навстречу, прижимается, ластится к нему, как волны к надёжному берегу. И её мягкий животик, и большую налитую грудь, и плавные бёдра, между которыми так удобно и правильно лежать, двигаться, вжиматься. Эти руки, кисти, такие маленькие по сравнению с его ладонью, пальчики, которые хочется облизывать как самый вкусный леденец на свете. И её стон, низкий, протяжный, рвущий душу в клочья. И дрожь её, судорожная, мелкая, и капелька пота на груди, такая солёная. И одновременно слаще которой Мир ничего в жизни не пробовал. И шёпот "Мир, мой Мир". И откуда-то изнутри поднялась волна дикая, первобытная, заставляющая желать женщину всю целиком, до полного обладания. Моя... Мир не сразу понял, что это он рычит, вколачиваясь в самое прекрасное тело любимой женщины.
- Моя!
И на миг ему показалось, что всё юлькино тело светится в его руках, как самая яркая звезда, согревающая, опаляющая его чувства, самая важная и светлая из всего, что было и будет в его жизни. И в ответ на её крик, на её дрожь в его позвоночнике прошла молния, и на секунду свет померк, оставив только удовольствие, до боли, до стона.
Глава 48
«Надо спросить Новодворскую» - была первая мысль, посетившая проснувшуюся Юлию Ильиничну Белкину. И это не было вопросом политики. Просто только её подруга Лера могла подсказать, что делать, когда просыпаешься в одной кровати с мужчиной, с которым провела безумную ночь. Вот именно сейчас, в тот момент, когда лучи солнца штурмуют неплотно закрытые занавески, засылая диверсантов в спальню, а птицы под окном мужественно встают крылом к крылу в борьбе за пробуждение вместо пропавшего без вести будильника, тараканы в голове начинают свои победные марши. Из-за таких моментов Юля не смогла бы вести образ жизни Новорядской. Она могла понять и активность подруги в вопросах секса – сам процесс и Юля тоже очень любила, монашкой не числилась. И стремление Леры к разнообразию научилась не осуждать и даже относиться с любопытством. Но ведь после секса что-то надо делать! Говорить, смотреть в глаза, как-то общаться. А как? Когда сзади в шею размеренно дышит человек, которого не отправишь на такси с милой улыбкой и благодарностью за пару-тройку оргазмов. Белочки-целочки! На такое бы у Юли смелости не хватило, неужели нет какой-нибудь кнопки, чтобы нажал – и всё, проблема решена, проблема сама молча оделась и ушла, забыв последние несколько часов. Что теперь? Имеет ли право Юля сейчас повернуться и зацеловать, как очень-очень хочется, этому человеку небритые щёки и сонную улыбку, пробежать пальчиками по его рёбрам и каменному прессу, вызывая смех и недовольное ворчание, опрокинуть его на спину, залезть сверху и… И чёрт. Вчера было темно, а сейчас, при всей этой яркой солнечной честности, будет видно все юлькины складки и объёмы… А если пока ещё спящий в спокойном неведении человек откроет глаза и всё это рассмотрит и разочаруется… Нет, не скажет ничего, конечно. Но Юля же просто сгорит на месте, если увидит в его взгляде это разочарование, сожаление, стыд, что вот «это» он всю ночь… Но он же… И правда всю ночь! Он же всё-всё общупал и повертел. Да так, что мышцы ноют как после забега на дальнюю дистанцию. Да и что-то в тусклом свете с улицы было же видно. И он не ушёл, как только… Мамочка драконья! Юлька же совершенно голая лежит, и даже одеяло скомкано где-то в стороне.
Белкина осторожно потянулась к одеялу, надеясь прикрыться хотя бы частично. Успеть, пока Мирослав спит. И снова замерла, когда тяжёлая рука на её животе на секунду напряглась, а кончики пальцев очертили горячую дорожку, по которой тут же заметалась толпа бешеных мурашек. Очень смелых мурашек, не имеющих ничего против повторения ночного комплекса упражнений. Но тараканы в голове – насекомые покрупнее, посильнее и поживучее. И хотя мурашек было много, демократией в отдельно взятом беличьем теле и не пахло. Паническая тараканья тирания затаилась только под потяжелевшим дыханием в затылок. Юлька не шевелилась и, кажется, не дышала сама, пока Мирослав снова не расслабился и не засопел.
Через несколько минут таких коротких «перебежек между окопами» Юля всё же смогла завладеть стратегическим объектом и прикрыла одеялом ноги и живот. Конечно, лучше было бы завернуться полностью, желательно с головой. Но слишком активные движения точно были бы замечены. А будить спящего медведя Юля была не готова. Это и в прямом смысле, с реальным зверем, чревато. Но сейчас Юля была готова даже в лесу оказаться – в мягкой удобной кровати ей было ещё страшнее, чем под каким-нибудь кустом в сибирской тайге. Жаль, белки не кролики – не умеют исчезать под яркой тканью и умелой рукой фокусника. А руки у одного конкретного «фокусника» очень даже. Юлька вспомнила, какие именно фокусы они выделывали, отчего бесстыжие мурашки снова заинтересованно заметались по коже под ладонью спящего мужчины и сложились в сигнальную стрелку, указывающую на юг от живота. Юлины мысли скакали между желанием провалиться сквозь кровать, перекрытия, этажи и, желательно, земной шар, и стремлением повернуться и направить пальцы Мирослава в заданном направлении. И не только пальцы. Но уместно ли это будет? Прилично? Как вообще надо вести себя?