— Не могу…
— Почему?
— Не могу. Что скажет твоя мама? И все остальные?
Она досадливо поморщилась:
— Ты что, людей боишься? Может, ты сделал что-то плохое? Человека убил или еще там что-нибудь? Или убежал из колонии? Или из тюрьмы?
— Да нет же.
Она помолчала немного. Вид у нее стал даже как будто слегка озадаченный. А может, ему и это только показалось.
— Ну, дома-то у меня все равно никого нет, — сказала она. — Дэн со своей тележкой ушел. Я его проводила и вот выбежала. Ну как, пойдешь со мной, раз в доме никого нет?
— Пожалуй…
— У меня есть яйца. Я сварю тебе яиц и поджарю хлеба. Только веди себя как следует.
Она была так близко от него, что прямо дух захватывало. Но ей-то это, конечно, невдомек. Откуда ей знать? Не нарочно же она стоит так с ним рядом. Или это все такая игра?
Но в следующее мгновение он уже опять оказался один под дождем, растерянный и нерешительный. А она обернулась на ходу, словно подзывая, и он побрел за ней следом, робея подлезть к ней под зонт, робея даже идти рядом, потому что она держалась как взрослая и он чувствовал, что молод еще находиться подле нее. Ей небось уже лет семнадцать, а то и больше. Он только теперь это ясно понял. Могла бы бегом припустить по такому дождю, а она вышагивает, будто так и надо.
Они шли по дороге, засыпанной гравием. Откуда эта дорога здесь взялась? Что-то он со вчерашнего вечера ее но запомнил. Далеко же он, должно быть, забрел вчера и темноте, много дальше, чем думал. Церковь теперь была сзади, а впереди, ярдах в двухстах, виднелся ее дом, заслоненный ивами, или это мастиковые деревья? В общем, что-то в этом духе. А больше вокруг ничего не было видно. Только, понятное дело, эвкалипты, куда ни глянь, да сосны и дождь, лужи, грязь.
— Да иди же, — позвала она.
Зонт на ветру ее не слушался. Тем более надо подальше держаться: чего доброго, глаза выколет.
— Иду, — ответил он, но продолжал тащиться сзади, несчастный и вымокший до нитки.
— В жизни не встречала таких странных мальчишек. Да что с тобой?
— Ничего.
— Как тебя зовут?
В тревоге он проглотил слюну. Да, как его зовут? И тут же услышал свой голос:
— Сэм.
А надо бы сказать Том, или Дик, или Гарри, что угодно, только не Сэм.
— Где ты живешь, Сэм?
Он не знал. Еще не успел придумать.
— Нигде.
— Глупости, — сказала она и посмотрела сердито, как будто он маленький.
— Я сейчас как раз в дороге, — запинаясь пояснил он. — Добираюсь к тете. Вот что я хотел сказать.
— Где живет твоя тетя?
— В верховьях Муррея. Там, в Новом Южном Уэльсе. Вот туда мне и надо — в Новый Южный Уэльс.
— Ну пока что ты не очень далеко заехал.
— Это откуда считать! — но вызов прозвучал слабо. Мысли у него разбегались, уж очень она на него наседала. Когда это кончится? Он устал от ее вопросов.
— И как ты думаешь добраться до Нового Южного Уэльса?
— А это уж не твое дело, — ответил он угрюмо.
— Не мое? А мое это дело в проливной дождь выходить ради тебя из дому? Мое это дело кормить тебя завтраком?
Он понуро вздохнул.
— На поезде, если уж тебе это нужно знать. У меня в кармане деньги на проезд.
— Покажи.
— Вот еще! — Не было у нее права загонять его в угол. — Ничего я тебе не должен показывать!
— Ты врешь, Сэм, если тебя зовут Сэм. Нет у тебя денег на проезд. Откуда у такого мальчишки, как ты, столько денег?
— Деньги у меня есть, и меня зовут Сэм. У меня два шиллинга и шесть пенсов.
— У тебя? Два шиллинга и шесть пенсов? И не краденые? Покажи!
— Нет!
А сам рукой провел по штанине и брякнул монетами в кармане — пусть слышит. Он, правда, ожидал, что получится громче, но все-таки сказал:
— Ну что? Теперь веришь?
— Спорю, что там не два шиллинга и шесть пенсов.
И пошла вперед, а может, это порыв ветра подхватил зонтик и проволок ее через калитку, но только она быстрым движением руки толкнула за собой калитку обратно, прямо у Сэма перед носом. Или это все тоже был ветер? Деревянная створка захлопнулась, будто нарочно хотела его ударить, он едва успел отдернуть правую ногу.
В изнеможении он прислонился к калитке. К горлу подступила тошнота. Обругать бы ее как следует и убежать… Но он так вымок, так продрог и изголодался, так чудовищно устал… Робко и неуверенно приподняв щеколду, он поплелся вслед за ней на веранду. Стоя под крышей, она уже стряхивала воду с зонта и сбрасывала резиновые сапоги.
— Снимай все это, — распорядилась она. — Так в дом я тебя не пущу.
— Что снимать? — не понял он.
— Да ботинки свои мерзкие. И пальто это безобразное. Не понимаешь, что ли? Ты в свой дом в таком виде входишь?
— Нет, — вздохнул он.
— Ботинки оставь здесь, а пальто повесь на гвоздь и смотри ни к чему не прикасайся, покуда не отмоешься дочиста.
Ну просто как мама, а не семнадцатилетняя девчонка.
В дом вел узкий темный коридор. Пахло чем-то незнакомым, запах не неприятный, а просто чужой.
— Сюда, — сказала она. — Здесь ванная. Я принесу тебе горячей воды.
По-видимому, сначала это было заднее крыльцо, которое уже потом обстроили стенами. Здесь стояла полутьма. Единственное окошко было мутное — высоко, не достать. Сэм разглядел очень старую оцинкованную ванну, небольшой серый умывальник, на нем серая мыльница и небольшое серое зеркало. Все здесь было серое. Даже стены. Даже полотенце и мыло.
День, что ли, такой?
Сэм грустно присел на край ванны и только тут вспомнил приказ ни к чему не прикасаться. Он снова вздохнул, но ему уже было все равно. Не в воздухе же ему висеть, В самом деле.
Девушка вернулась. В руках у нее был большой черный чайник.
— Посторонись, — сказала она, — а то я тебя ошпарю. Господи, да ты почему свет-то не включил? А ванну почему не заткнул пробкой? Мыться все равно будешь стоя, воды на донышке. На целую ванну не хватит, а в луже сидеть не велико удовольствие. Раздевайся. Оставишь свою вонючую одежку за дверью.
— Я… не могу… раздеться…
— Одетый мыться будешь?
Он опустил голову, объятый смущением и страхом. Господи, что же делать?
Не надо было ему заходить в этот дом.
— Мужчины! — фыркнула она. — Мнят о себе. Что в шестнадцать, что в шестьдесят. Не собираюсь я на тебя глядеть. У меня поважнее дела найдутся. Смотри не забудь добавить холодную воду, а не то сваришься живьем. Кончишь, крикни мне, я принесу тебе согретое полотенце.
Ушла. Дверь за нею захлопнулась, но настоящего замки, чтобы можно было запереться и обезопасить себя, на двери не было. Даже какой-нибудь задвижки и то не было.
Боже ты мой, до чего же разные бывают люди и как по-разному живут. Тетечка его, например, умерла бы. На место бы скончалась, если бы нечем было запереть дверь.
Вот и Сэм такой. Человек привыкает к задвижкам и к замкам, привыкает запираться изнутри.
Девушка включила свет, слабую голую лампочку под самым потолком, по Сэму уж лучше бы темнота. Темнота надежнее. Ведь тут все было понамешано. Он не только девушку эту боялся, но и собственного тела, боялся увидеть, какой он израненный. Медленно, так ужасно медленно снял он с себя одежду.
Все его тело — от ребер до самых колен — было в синих кровоподтеках. Ух, взглянуть страшно. Из правого бедра все еще сочилась кровь. Обе коленки кровоточили. Странно только, что совсем не чувствуется боль, на взгляд так кажется, человек должен с ума сходить от боли.
— Где твои вещи?
— Не… Не входи!
— Интересно, как же мне сушить и чистить твою одежду, если ты ее не даешь? Раз не положил за дверью, придется мне войти и взять…
— Нет, пожалуйста! Ну, пожалуйста, не входи! — он задохнулся от ужаса. — Отойди подальше, я положу.
Она крикнула, словно сердясь:
— Ухожу, ухожу! Только ты давай поскорей! И не сиди там целый час. А то придет кто-нибудь, что я скажу?
Сэм опять задохнулся:
— А тебе не позволяют?..
— Чего не позволяют? Принимать в доме незнакомых молодых людей? Мыть их у себя в ванне? Сам подумай. Разве тебе позволяют принимать у себя в ванне незнакомых девушек?