Итак, маленький «Тайгер-Мот» стоял против ветра и весь гудел, гудели парусина, и тяжи, и дерево в струях воздуха, разгоняемого пропеллером (ты бы мог быть в армии, или во флоте, или еще где-нибудь, но ты здесь, здесь, здесь), и, как жирная гусеница, из передней кабины поднялся и полез через борт летный инструктор в комбинезоне. Не спеша, как черная личинка. Вылез, встал, потянулся, выгибая спину и отстегивая сумку с парашютом. Потом, стоя на заиндевелой траве, стянул с головы кожаный шлем, снял рукавицы, и Сэм знал, что это значит. О господи, конечно, Сэм знал, что это значит.
— Давай, Клеменс. Машина твоя. Подымай ее в воздух.
И зашагал прочь инструктор в комбинезоне — Эванс, лейтенант авиации, Королевские Австралийские военно-воздушные силы — и даже ни разу не оглянулся. И пошел и пошел, все дальше и дальше, и мир вокруг Сэма становился все шире и больше, чем прежде.
А инструктор сделался совсем маленьким. И далеким. Как муравей в беспредельности.
И остался Сэм один-одинешенек, и тело ему изменило, и дух изменил, и сидит он сиротливо в своем маленьком аэроплане, на котором ему нужно сейчас оторваться от земли.
Твоя очередь лететь, Сэм. Лети один, Сэм. Лети самостоятельно. К этому тебя привели все минувшие годы. К этому приготовила тебя вся твоя жизнь. Все мечты, и стремления, и неизбежность. Теперь лети самостоятельно, в одиночестве, как Берт Хинклер, на своем аэропланчике, — Хинклер, который упал и разбился насмерть в горах Италии, когда тебе было пятнадцать лёт и девять месяцев.
— Господи, — сказал Сэм, — помоги мне.
Сэма бьет дрожь, нервы в ногах дергаются, язык высох и распух, гром в ушах все оглушительнее, и все властнее воспоминания…
— Почему в авиацию? — спросила мать. — Да возьмут ли они сына вдовы, Сэм? Нашел бы ты себе занятие безопаснее, Сэм. Чем тебе армия плоха? Худо ли быть солдатом? По крайней мере, на земле есть надежда уцелеть.
— Буду летчиком, — сказал Сэм, — летчиком, и больше никем. Это не упрямство, не эгоизм, не дурь. Буду летчиком, потому что я вообще для этого на свет родился.
— Никогда не слышала такой чепухи. Сэм, ну что за чепуху ты говоришь?
— Мне всю жизнь только это и твердили. Что я должен быть мужчиной. Сжимать крепче зубы. Умереть, потому что я свободен, а другие нет. Вырасти героем. Нот я и хочу стать героем.
— Бог знает что ты говоришь, Сэм. И откуда только у тебя такие мысли?
— Не хочу, чтобы мне пропороли брюхо штыком. Я хочу умереть, сохраняя достоинство. А не истечь кровью в жидкой грязи.
— Почему в авиацию? — спросил офицер на собеседовании. — Почему сюда, когда у вас образование девять классов и ремесло? Диплом техникума по столярному делу! Разве это подходящая академическая квалификация? Лесоповал. Работа на ферме. В одиннадцать лет торговля газетами на улицах. Да господи, парень, разве это образование? Наши требования записаны черным по белому. У нас вон сколько студентов из колледжей и с университетскими дипломами дожидаются месяцами в очереди, когда можно будет приступить к тренировкам. Ну что вы против них можете предложить? Вы с вашей подготовкой научные предметы не осилите, и весу вам не хватает добрых двадцати фунтов по вашему росту и сложению. В стрелки вы не годитесь, таких долговязых в башню разве что колесом закручивать. Штурман из вас, без математики, не получится. Мало ли что явились сюда и глаза горят, это еще не основание. У вас не было условий, вот что. Никто вас за это не винит и не осуждает, но факт есть факт, фактам надо смотреть в глаза. Из таких, как вы, не выходят летчики. Можете мне поверить, вы в летчики не годитесь.
— Я буду летчиком, летчиком, и больше никем.
— Вот никем и будете. Мы можем выбирать из самого цвета нации. Вы уж простите меня за прямоту. В пилоты мы принимаем избранных. Другие не годятся.
— Вы меня примете, — сказал Сэм. — И я опережу всех. Это я вам говорю.
— Почему в авиацию? — спросил летный инструктор. — У тебя что, влиятельные знакомства, Клеменс? Дядя в департаменте военно-воздушных сил? Кто тебя устроил в летную школу? Почему не во флот? Или в Красный Крест? Или в саперы? Тебе бы тачку в руки, на ноги сапоги с подковами. Шестьдесят курсантов приняли, и кого же они мне дают? Новый подвид: обе руки левые и четыре ноги, все левые тоже.
Но летный инструктор вылез из кабины, стянул рукавицы и ясно произнес:
— Давай, Клеменс. Машина твоя. Подымай ее.
И оставил Сэма одного под синим стеклом небосвода.
Вот так, вдруг.
Настает невероятное. В руках у Сэма — руль аэроплана, а ведь он ни разу не водил автомобиля. И даже мотоцикла. Не управлял до этого ни одним самодвижущимся механическим объектом. И вот теперь стоит допустить хоть одну непоправимую ошибку, и поплатишься жизнью.