— После того как монахов убили, море будто стало красным от крови.
— Вторая чаша, — приглушенно произнес Элвин.
— А потом из моря крови появился конь.
— Рыжий Конь — Вторая Печать! А ты видела, кто сидел на нем?
Кеннаг покачала головой.
— Нет, после этого я увидела другое… — Она не смогла продолжить.
— Что? Что ты увидела? Расскажи!
Его пальцы, до того спокойно лежавшие на ее плече, словно превратились вдруг в когти. Почувствовав, как застучало сердце, Кеннаг отдернула руку и поднялась. Задеревеневшие от холода мышцы повиновались плохо, но она ощутила потребность в движении.
— Нет.
— Но это может быть важно. Если тебе кажется, что ничего необычного не…
— Я же сказала «нет»! — Ее хриплый голос прозвучал непривычно резко в застывшем утреннем воздухе. — То, что я видела, не имеет никакого отношения к нашей задаче. Никакого.
— Откуда тебе знать, что…
— К черту, Элвин! Оставь меня в покое!
Она сложила на груди дрожащие руки и уставилась на дорогу, по которой они пришли, всем сердцем желая вернуться к уютной, знакомой обстановке.
За спиной послышались звуки. Осел и кошка забормотали о чем-то своем. Элвин молча собирал поклажу.
Горечь не прошла, затаившись где-то в груди холодной льдинкой, но Кеннаг уже жалела о том, что так резко оборвала расспросы Элвина. Он же не виноват, что ей явилось столь жуткое видение. И по-своему, Элвин был прав. Ее дар должен послужить им обоим, всему миру. И в других обстоятельствах она бы, конечно, поделилась с ним увиденным. Каким бы горьким, непонятным или бессмысленным оно ни было.
Но это…
Разве можно рассказать мальчику о Бране? Как говорить с Элвином о жизни или смерти Брана? Что знает монах о любви и страсти? Нет, она не жалела о том, что оставила страшное видение при себе, но стыдилась того, что так грубо обошлась со своим спутником.
Сделав глубокий вдох, Кеннаг обернулась.
— Элвин, мне…
Как трогательно и жалко он выглядел, пытаясь взвалить тюк на спину Валаама. С одной здоровой рукой многого не сделаешь. Тюк выскользнул из неуклюжих пальцев, и Кеннаг, не думая, метнулась, чтобы не дать ему упасть в грязь.
Они посмотрели друг на друга, стоя по обе стороны от осла. В карих глазах Элвина горела злость, лицо покраснело.
— Думаешь, я очень хочу быть здесь? Думаешь, я не желал бы вернуться в монастырь святого Эйдана и заниматься тем, что мне близко и знакомо? Есть два раза в день горячую, сытную пищу, размышлять о своем, быть с Богом или братьями, которые знают меня и принимают таким, какой я есть, с одной рукой и всем прочим?
Неприкрытая обида, омрачавшая его лицо, заставила Кеннаг покраснеть.
— Элвин, извини…
Но он явно не желал ее слушать.
— Я здесь, потому что должен быть здесь. Мне так же хочется быть с тобой, как тебе со мной. Прискорбно, что тебе достался в спутники калека-монах, но я стараюсь изо всех сил. Ты тщеславная и надменная, как все женщины, и мне не понятно, как кто-то выбрал такую, как ты, для этого задания…
Поток слов внезапно смолк, и Элвин сглотнул. В воздухе повисла тишина. Помолчав, он продолжил:
— Еще меньше я понимаю, почему выбрали меня. Но так случилось, и нам ничего другого не остается, как работать сообща. У тебя есть эта способность, дар, который недоступен мне, но я стараюсь понять. Ты решаешь, что можно рассказать, а чего нельзя, но ведь любая мелочь важна, любой обрывок знаний способен указать на грань между жизнью, как мы ее знаем, и вечным Адом, который, в чем я не сомневаюсь, не придется по вкусу даже тебе.
Юноша снова злился, и Кеннаг не винила его в этом. Ее собственная злость уже выплеснулась, и она слушала молча, не прерывая монаха.
— Я ничего не знаю о тебе, но думаю, нам не на что надеяться. Мне не понятно, как эта странно составленная группа может добиться успеха, но скорее на меня падет вечное проклятие, чем я откажусь от исполнения долга. Я буду рассказывать тебе все, даже если покажусь глупцом, даже если мои сведения покажутся ненужными. Потому что я не хочу оглядываться потом назад и думать, что не сделал всего, что мог.
Кеннаг молчала, но Элвин, по-видимому, сказал все, что хотел. В напряженной тишине они навьючили лошадь и осла и приготовились следовать дальше. Было уже совсем светло, и дорога впереди лежала, как на ладони.
— Извини, — сказала наконец Кеннаг.
— Мне все равно.
Она пожала плечами, скрывая обиду.
— Как хочешь.
Долгое время они ехали молча. Животные тоже прикусили языки. Дорога начала то подниматься, то спускаться. В одном месте им пришлось перевалить через высокий кряж, и у Кеннаг перехватило дыхание.
Прямо перед ними, над равнинным пейзажем, гордо возвышался громадный зеленый холм, Тор, как называли эти одинокие утесы местные жители. Кеннаг почувствовала, как мурашки пробежали у нее по спине. Такое же чувство возникло у нее в ту ночь — неужели это было всего лишь одиннадцать дней назад? — когда она впервые увидела свет внутри пологого холма эльфов.
Священное место. Она ощутила это, и названия, прежде ей неведомые, всплыли из каких-то глубин памяти: Авалон, Инис, Витран. Стеклянный Остров.
— Гластонбери-Тор, — почтительным тоном произнес Элвин. — Через несколько часов будем в аббатстве.
Кеннаг встряхнулась, стараясь избавиться от жутковатого ощущения нереальности происходящего, опутавшего ее подобно мягкой шелковой паутине.
— Хорошо, — нарочито бодро заметила она. — Так хочется поесть горячего.
В доме для гостей гуляли сквозняки, и Кеннаг продрогла до костей. Монахи с явной неохотой предоставили ей корыто с ледяной водой, в котором она кое-как прополоскала одежду. Ничего другого у нее не было, и, выкрутив застывшие тряпки, Кеннаг натянула их и теперь никак не могла согреться. Соскребая грязь с рук и лица, она бормотала под нос проклятия в адрес монахов вообще и гластонберийских братьев в частности.
В аббатство они попали незадолго до заката. Пожилой мужчина, чья работа состояла в том, чтобы переводить паломников через болота, окружавшие холмы Гластонбери, отмахнулся от предложенной платы, завидев монаха, но встал на пути, когда Кеннаг захотела пройти. Она уже успела заметить различия в их статусе в Англии, но здесь они проявлялись еще сильнее. Загнав поглубже злость, Кеннаг приняла скромный вид и чинно уселась на скамью, предоставив проводнику орудовать шестом. Плоскодонка медленно ползла по заросшей тростником речушке, везя их к городу и аббатству.
Несмотря на зимнюю пору, над болотом стелился теплый туман, и Кеннаг, снова и снова обращавшей взор в сторону Тора, казалось, что холм, возвышающийся над серой пеленой, принадлежит какому-то другому миру.
Так и есть, прошептал голос в ее голове.
Вглядываясь в свежую, манящую зелень Тора, напоминавшего своей округлостью материнскую грудь, она старалась различить что-то, но подкрадывающаяся тьма скрывала детали. Кеннаг лишь разобрала, что к большому холму словно прилепились два поменьше. Проводник сказал, что его называют Холм Ключа.
В само аббатство ее не допустили. Вышедший навстречу монах посмотрел на Кеннаг и кивнул на домик для гостей. Элвин, будь он проклят, не произнес ни слова возражения. Он явно воспрял духом, добравшись до первой цели. А почему бы и нет? Это его мир, а ее Гленнсид остался далеко позади.
В домишке по крайней мере нашлись одеяла. Накинув одно на плечи, Кеннаг открыла ветхую деревянную дверь, явно знававшую лучшие дни, и вышла наружу.
Луна посеребрила Тор, и Кеннаг затаила дыхание, впитывая в себя призрачную красоту этого необыкновенного места. Давным-давно на склоне холма были вырублены семь террас, и ей захотелось пройти по ним, почувствовать под ногами землю этого священного уголка.
Оно, это аббатство, с его деревянными и каменными строениями, не было ее священным местом. Ее лежало в полумиле к востоку. И раз уж она здесь, то обязательно поднимется на вершину.
В стороне послышались шаги.