Неторопливо шагая, Павлов уже миновал несколько домов по Средней улице, как к нему, ловко перепрыгнув широкую канаву, присоединился Ветров.
— Добрый вечер, Виктор Федорович! — зарокотал замполит. — В окно увидел, что вы вернулись, решил составить компанию.
— Верно решили, — обрадовался Павлов. — В такой вечер грешно сидеть дома.
— Да-а-а, смотрите, что творится!
Они запрокинули головы и зачарованно смотрели на небо. Крупные голубоватые звезды, как пастухи, окруженные стадами мелких звезд, переливались то совсем близко, то загадочно мерцали где-то очень далеко, растворяясь в головокружительных глубинах бесконечности.
— Ну как, Виктор Федорович, — первым спустился на землю Ветров, — получили благословение в штабе?
— Всё, комиссар, с сегодняшнего дня, считайте, вступил в должность. Вот брожу под звездами и прикидываю, с чего новой метле начинать…
— Ответ на это известен, — задушевно откликнулся Ветров. — С людей!
— Оно конечно, в людях все начала, — согласился Павлов, отряхивая снег, которым его только что одарила раскидистая ольха. — Знаю, что вы их считаете хорошими, способными горы сворачивать. Помните нашу беседу?
— Как же! И теперь готов повторить то же. Только не так все просто…
Они дошли до конца улицы. Небо уже не казалось праздничным, возможно потому, что прямо перед глазами вздымалась темная, с неясными краями, сопка.
Ветров замедлил шаг и, понурив голову, молчал.
— Я слушаю, Валентин Петрович, — напомнил Павлов. — В чем же сложности-то?
— В штабе вам, конечно, сказали о наших промахах, — хмуро заговорил Ветров. — Я и от Николаенко не держал в секрете своей точки зрения, что у него все держалось на приказе, или, как он сам часто повторял, на «максимальной требовательности»…
— Так и я ее сторонник! — Павлов недоуменно пожал плечами. — Как же без нее?
— За эти дни я присматривался к вам, — продолжил Ветров. — К счастью, у вас не то. Люди сразу почувствовали, что ваша требовательность идет от уважения.
Павлов в душе порадовался, что политработник нашел простые слова для выражения сути командирского отношения к подчиненным. «Да, требовательность, соединенная с уважением, действительно главное», — подумал он, а вслух продолжал доискиваться:
— Тогда в чем же трудности, Валентин Петрович?
— Понимаете… — Ветров остановился, словно размеренно похрустывающий снег мешал ему сосредоточиться. — Понимаете, был такой стиль у вашего предшественника — везде «я», «я». Не любил советоваться ни с кем, прислушиваться. Грубоват был, неуважителен…
— Выходит, если это исключить, то все пойдет на лад?! — воскликнул Павлов. — Тогда задача проста.
— Не скажите! — Ветров ботинком бодал сугроб, словно вымещал на нем свою досаду. — Философия Николаенко отдельным нравилась. А чего проще? Начальник сам все знает. Плыви, куда несет, и соображать не надо. Остановишься — толкнут. И опять порядок.
Они повернули обратно, сопка осталась за спиной. Теперь звезд снова было много, как в начале вечера.
— К тому же Николаенко — все-таки личность, — добавил Ветров. — Умный, обаятельный, красиво говорил. По виду — морской волк. Такие привлекают. Подражатели появились. Вот их вам и надо иметь в виду…
— Хорошо, Валентин Петрович. Спасибо за пожелания. — Павлов наклонился, осторожно отвел в сторону колючую ветку, и они не спеша свернули к Верхней улице. — Завтра соберем руководителей, тогда и потолкуем подробнее.
— Уже не завтра, — Ветров всмотрелся в часы. — Первый час…
Только теперь Павлов заметил, что городок окончательно погрузился в сон. Лишь в одном окне горел свет и за дымчатой занавеской металась шаткая, изломанная до самого потолка тень. Где-то вдали надрывно басил буксиришка, ему лениво вторили охрипшие за день собаки.
— Самойленко наш, — Ветров кивнул на горбатую тень, — английский зубрит. В академию готовится.
Павлов, видимо целиком поглощенный заботами наступающего дня, не отозвался, и они молча подошли к дому.
ГЛАВА ВТОРАЯ
«Не слышны в саду даже шорохи… Не слышны в саду…»
«Маячок»… — догадывается Павлов, еще находясь в плену утреннего сна. — Зачем Велта на такую громкость включила? Соседей разбудит. — Он нехотя приоткрывает глаза. В незанавешенные окна пробивается рассеянный свет уличного фонаря, выхватывая из полумрака голую лампочку на потолке и такие же голые стены. — Где я?.. Где Велтины кувшинки? Ах да… — Он снова закрывает глаза, надеясь продлить сон. Где-то далеко бубнит приемник, вместо музыки теперь доносятся обрывки фраз: «…Беринга, русского мореплавателя…», «…относительная влажность воздуха…» — Ну и слышимость! Поди, этажа два пробивает». Но у женщины-диктора голос приятный, говорит она мягко, уютно, словно убаюкивает. Так, кажется, и добавит: «Можете еще подремать, товарищ Павлов, целых семнадцать, пардон, целых шестнадцать минут…» Голос этот знакомый, а фамилию диктора Павлов сразу вспомнить не может, отчего сон окончательно отлетает.