Но Павлову не приходится отвлекаться, чтобы наблюдать за праздничной толпой жителей городка, он глядит на своих моряков: принарядились, приукрасились, блестят в своей парадной форме.
В первой шеренге стоят парни помолодцеватее, поприглядистее. Павлов только что прошелся раз, другой вдоль строя, кое-кого переставил поглубже, того же Малышева, с его, мягко говоря, непокорной талией, не желавшей стягиваться под золотистым парадным поясом. Василий Егорович вроде бы даже обиженно поблескивает своими глазами-щелками из второй шеренги, но что поделаешь… Обижаться ему надо на свой аппетит!
У карелинцев, насколько их отсюда можно рассмотреть, вид тоже ничего. Причал, где они выстроились, низкий, еле-еле из воды торчит, как низкобортный корабль, только флаг у него не на корме, а в голове шеренги. Под флагом — Карелин с Игнатенко. «Друзья-соперники… — думает о них Павлов. — И сегодня Панкратов с Тереховым будут сравнивать, у кого из нас строй четче, кто глядится веселее и кричит звончее. А может, и сам командующий будет сравнивать. Говорили, вчера прилетел…»
С утра Павлов уже здесь, на причале, отрабатывал приветствие: «Здравия желаем, товарищ адмирал!» Без репетиции нельзя, можно ни с того ни с сего осрамиться. Так бы оно и случилось: четыре раза молодой матрос Шулейкин кричал на секунду позже других, словно у него какой-то замедлитель поставлен. Городков надоумил матроса молчать, только рот открывать. Без Шулейкина приветствие стало звучать сносно. Как-то будет на параде?
По рейду растянулись боевые корабли — впереди большие, а за ними меньше и меньше. Их палубы тоже белеют ровными полосками бескозырок. Павлов хорошо представляет, как там сейчас волнуются командиры.
Морской парад — это прежде всего смотр. Наметанное адмиральское око враз подметит не только огрехи в строе моряков на палубе, но даже крохотное пятнышко на борту, подметит, где на поручнях медяшка мутная, где на пушке чехол несвежий, где фалы с флагами лишней слабины набрали. А уж тогда не взыщи!
Время без пяти десять. Ровно через пять минут начнется парад.
Городков выпячивает грудь, Ветров, стоящий рядом, утихомиривает свое плечо, Рыбчевский прикладывает ладонь к носу и фуражке — убеждается: краб посередине, нормально. Даже Малышев сгоняет с лица обиду, подтягивается. Павлов про себя усмехается: все в порядке, парад может наступать.
Белоснежный катер в 10.00 отвалил от стенки, сразу вздыбился, выбросил шлейф дыма, помчался к рейду. На его мостике только одна фигура — по зайчику, игравшему на груди, по убору на голове, по всем статьям видно, что это сам командующий. А кто толпится у мостика — пока не разобрать.
— Смир-р-рно-о! — ухнуло по рейду.
Катер подходил к головной лодке. Длинная, черная, она словно на минуту вылезла к солнышку и вот-вот нырнет обратно.
— «Девяносто шестая»! — тихо произнес Городков.
Офицеры знали, что «девяносто шестая» на неделе вернулась из такой дальней и длительной автономки, в которую трудно верилось.
Катер, как конь, чуть осел, придержался у лодки. Донеслись раскатистые отголосы и в заключение троекратное: «…ра-а-а, ра-а-а, ра-а-а!» Катер подпрыгнул, подвернулся, понесся к следующей лодке…
А вот и большой противолодочный корабль. Взметнувшийся вверх стреловидный форштевень, узорчатая легкокрылая мачта, крутая палуба, снижавшаяся от носа к корме, вздернутые к небу ракеты, гирлянды цветастых флагов — все являло собой облик корабля-красавца, который, казалось, только что несся, по волнам, на мгновение остановился, чтобы принять поздравления, а затем сразу продолжить свой стремительный бег.
— «Двадцатый», — уважительно назвал Городков.
Да, именно на «двадцатом» Павлов впервые выходил с Городковым и Самойленко в океан. Пришлось тогда долго искать торпеду, а после обнаружить на висках новые седые волосы…
У подводной лодки мощь внутри. Над водой лишь ее горбатая спина, словно это безобидное млекопитающее занято ловлей мелкой рыбешки. У надводных гигантов все их могущество на виду. Должно быть, командующий не отказал себе в удовольствии им полюбоваться — не случайно его катер гарцевал у БПК дольше.
Потом катер совершил броски к эсминцам, к тральщикам, и вот он уже у малого ракетоносца. «Москит» себя не посрамил: и оттуда донеслось дружное «ура», да еще на какой-то особой высокой ноте.
Катер командующего зачертил дугу, понесся к берегу.
«Наш черед…» Павлов даже на всякий случай прокашлялся, боковым зрением увидел, как замер строй его моряков.
Пронзительный взгляд адмирала был непроницаемо холодным, цепко обводил шеренги, на какой-то миг обратился к флагу, к Павлову с Ветровым…