Порядок! Павлов был доволен, что появился шанс хотя бы не отстать от карелинцев. Шлюпки плыли за гористым мысом, прикрывающим их от волны. Дальше пойдет открытый плес, волна там уже прогуливалась, и длинные гребки еще себя покажут.
Рогов дирижировал моряками увлеченно. Когда матросы валились на спины, он вместе с «два-а-а» вытягивал руки далеко вперед и его лицо играло так, словно ему даже труднее, чем гребцам, а со взрывным «рраз» Рогов поднимал руки лихим взмахом, будто рубил топором. И матросы старались вовсю, выкладывали силы без остатка.
Павлов мельком глянул на карелинскую шлюпку и даже удивился, что слева на ней, на баке, таскал весло тот самый «маэстро» Колотухин, которого он не прочь был поколотить на концерте самодеятельности. Да ведь как таскал, шельмец, — не греб, а ловко притворялся, что гребет! Только со стороны, да и то лишь опытный глаз мог заметить, что он безо всякого усилия водил веслом по воде и напрягался, разве когда заносил его к носу. Ну Карузо!
В училище и у Павлова на этом же месте в шлюпке сидел один шустрый курсант, который освоил было такой же «способ» сбережения сил за счет товарищей. Однако командир роты, дотошный и строгий человек, довольно скоро разоблачил ловкача. Однажды он закричал с кормы возмущенным фальцетом: «На баке, не сачковать! Ишь ты! Физику знает…» А когда уличил виновника еще раз, его голос поднялся до верхнего «си»: «Левый баковый, ко мне! Под банками!» Ловкач с немалым трудом прополз с носа на корму под тесными скамейками, на которых сидели его добросовестные товарищи, и оказался пред грозными очами ротного. Синяки от путешествия по днищу шлюпки, командирский разнос привели шустрого бакового в чувство. Он изжил порочную привычку, потом хорошо служил на кораблях.
— Михаил Сергеевич, — Павлов насмешливо сузил глаза, — а твой-то певец, того…
Карелин и сам догадывался, какую лепту тот вносит в усилия товарищей, потому недобро хмурился, даже подавал не очень вежливые сигналы кулаком, но Колотухин так увлекся «физикой», что ничего не замечал.
Мыс остался за кормой. Сразу закачало, забрызгало, карелинская шлюпка осталась за кормой у Рогова, зато вперед вырвалась команда ПЛК — на какие-то полкорпуса, но все же опередила.
«Только бы выдержали ритм, — беспокоился Павлов за свою шлюпку, — тогда и надводников догнать есть время: впереди еще четверть дистанции…»
Зыбкое равновесие сохранялось и дальше, впереди уже замаячил водолазный бот, где расположились судьи. С каждым гребком своих хлопцев Павлов кланялся вместе с ними, будто помогал им. Другие командиры на катере тоже кланялись, тоже «помогали».
Но что такое? Лодка карелинцев сравнялась с лидерами, даже пыталась их обойти. Промахов у своих Павлов не видел: гребут дружно, гребут длинно, и Рогов командует, не жалея голоса, а вот начали отставать…
Павлов впился глазами в загребных — Наумова и Трикашного. Трикашный ворочал веслами, как машина, только рот скалил, а Наумов… Да, что-то с Наумовым. Головой вертит, ищет, где противники, на лице растерянность, будто плакать собрался… «Ясно! Правый загребной засуетился, прибавил темп, а силы не прибавил. Знако-омо. У самого бывало!»
Теперь все зависело от Рогова. Один он мог вернуть прежний темп, мог взять команду, в том числе и Наумова, в руки.
А отставание все увеличивалось, карелинцы уже на корпус впереди, шлюпка ПЛК и того дальше. Вдруг Рогов призывно завопил:
— Навались, ребята!.. До финиша двести метров!
«Молодец, Валера!» Павлов мысленно одобрял Рогова, разом восстановившего прежний темп.
Конечно, гребцы догадались, что старший лейтенант хитрит, что до финиша не двести, а все четыреста будет, однако понимали, что наступила пора выкладываться полностью — этим и вызывалась роговская «хитрость».
До промежуточного финиша оставалось около кабельтова. Видно, призывы Рогова возымели действие, а может, гребцы «угодили в свой гребок», но так или иначе они вновь обходили карелинцев, хотя шлюпку с ПЛК достичь на этом этапе уже не могли.
Павлов почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернувшись к мостику, он встретился со строгим панкратовским прищуром. В нем без труда читался немой укор.
«Как бывает, а?.. Приходили последними — Панкратов был недоволен, приходим вторыми — тоже недоволен… — размышлял Павлов. — А ведь, если бы не сбой у Наумова, могли быть и первыми. Значит, адмирал прав…»
Шлюпка уже почти у судейского бота. Последние, самые тяжкие, самые невыносимые гребки.