«Как по старой крымской дороге! — Павлова пробирал ознобистый холодок, докучала нудная зевота. — Не хватает еще расхвораться… — забеспокоился он, но, взглянув на часы, догадался: — На западе-то наступает ночь. Вот и клонит ко сну…»
ЗИЛ неуклюже подпрыгнул, громыхнул бочками и, вильнув вправо, наконец съехал на обочину. Водитель сразу подтянулся, крепче ухватился за баранку, надавил на газ. Веселее замелькали придорожные столбики, в щели стал просачиваться свежий воздух. Сонливость отступила.
— Так вы, значит, вместо Николаенко? — нарушил молчание Городков, встретившись с Павловым взглядом в шоферском зеркале.
— Вместо, вместо… — подтвердил Павлов и, обернувшись к Винокурову, кивнул на Городкова: — Представляете, пугать меня вздумал: снег, землетрясения… Непременно спрошу у его жены, насколько это страшно!
По лицу Городкова пробежала тень. Глаза его потускнели, уголки губ огорченно поползли книзу.
«Не то сказал! — пожалел Павлов, догадываясь, что напоминание о жене затрагивает у Городкова какую-то больную струну. — Наверное, правильно при первой встрече говорят о погоде, о спорте, рыбалке — о том, что в любом случае никого не опечалит».
Дорога серпантином вилась меж крутых сопок, без конца поднималась, опускалась, ныряла в овраги, шарахалась в стороны или робко прижималась к скалам. Казалось, будто газик то и дело возвращается к местам, которые уже проехали. Редкие строения то подступали вплотную к дороге, то уплывали прочь, на спусках они словно кланялись в глубоком приветствии.
Неожиданно выехали на ослепительно белую пустынную равнину, показавшуюся Павлову какой-то случайной. Только приглядевшись, он понял, что дорога пошла вдоль замерзшей бухты.
— Теперь уже скоро, — успокоил Винокуров.
Это «скоро» длилось еще около часа, пока машина наконец не въехала в небольшой поселок. Типичный отдаленный гарнизон! Офицерские дома, клуб, магазин, котельная… Все утопало в снегу. Крыши домов мохнатились вислоухими заячьими шапками. Снизу, вплоть до вторых этажей, пухлое снежное одеяло заботливо укутывало землю, словно сохраняло ее тепло.
«Городков прав насчет снега…» Павлов оторопело глядел на узкие извилистые улицы, пересеченные сугробами.
Когда стали подниматься на сопку, взору открылась неоглядная, захватывающая дух ширь океана. Входные мысы обрывались к воде отвесными, в глубоких трещинах, скалами, а рядом, прямо из зеркальной глади, черными пиками вздымались ввысь каменные глыбы — кекуры.
Ветерок, видать, совсем угомонился. Океан спал. Яркое солнце обливало все вокруг искрящимся светом. Густая синева воды плавню растворялась в дымчатой лазури, незаметно переходила в небо. И только одинокая, парившая на одном и том же месте чайка указывала, где тут верх, а где низ.
Павлов смотрел и не мог насмотреться. Вот здесь и предстояло ему служить.
Винокуров проводил Павлова в предназначенную ему на время квартиру. Ее владелец, свалив вещи в длинной прихожей, уехал за семьей.
— Располагайтесь как дома, товарищ капитан второго ранга. С хозяином договорились… — Голос Винокурова непривычно звонко разносился в пустой комнате. — Вот чайник, сгущенка, вот хлеб. Между прочим, свой. Очень вкусный и прямо из пекарни, — добавил капитан-лейтенант с гордостью. — А если поплотнее, можно в кафе подкрепиться. — Подойдя к балконной двери, он указал на край вывески, видневшейся из-под ледяной горки. — Вон там, на Средней улице.
Кроме холодильника и раскладушки в комнате еще чернело старомодное пианино с подсвечниками и с пожелтевшими, как высохшая лимонная корка, клавишами.
«Совсем неплохо! Даже с музыкой», — утешал себя Павлов. Фальшиво простучав одним пальцем «Собачий вальс», он захлопнул пианино, на что басовые струны отозвались долгим жалобным гулом.
Побриться, умыться, почиститься было минутным делом. Наскоро отведав «фирменного», в меру поджаристого, в самом деле какого-то очень домашнего хлеба, Павлов вышел из дома, взобрался по вырубленным в снегу узким ступеням на улицу, не спеша огляделся и направился к пологой сопке у самого берега, где, по словам Винокурова, и располагалось их хозяйство.
Было воскресенье. Часы показывали десять тридцать. Вроде бы он опять начинал обычный для себя, командира, выходной день, давно привыкнув проводить добрую его половину на службе. В такие дни тоже забот хватало. И что-то самому сделать, и проверить у других, и с кем-то потолковать, особенно с теми, у кого не все ладилось.