И скрывал. Переключившись на создание "Мастера и Маргариты", "Собачьего сердца" и др. Да еще каких "др"!
Ну, а что же Моралевич, которому официально было запрещено, в отличие от четырех его предтеч, писать фельетоны-ревю, фельетоны-обозрения да и просто обобщающие фельетоны, поскольку обобщать, как ему внятно и командно разъяснили, в стране имеет право только одна организация — ЦК КПСС?
А пытался, как мог, продираясь сквозь сонмы вивисекторов прозы, беллетризовать конкретику. Но заместитель нашего отечественного Дэн Сяопина, А.Н.Яковлева, человек в лиловой рубашке с зеленым галстуком по фамилии Севрук все равно бесновался в Агитпропе ЦК: поглядите, в журналах, газетах эти верные подручные партии, журналисты — конструктивно критикуют, порой даже развенчивают, но ведь этот, из "Крокодила" — он не пишет, он УБИВАЕТ!
И нечего возразить. В стародавние годы художник Иосиф Игин делал мой шаржированный портрет, к которому полагалось присобачить эпиграмму. Я-то хотел, чтобы сочинил эпиграмму дружественно ко мне настроенный А. Рейжевский. А Игин привез меня к беспощадному, отчаянной зубодробительности поэту Раскину.
— Ну, уж вы, поди, мне и нагадите, Александр Борисович, — загрустил я. — А окажись вы еще и антисемитом — тогда и вовсе мне не сносить головы.
— А уже и нагадил, — сказал Раскин. -
Нынче, в эпоху пиара и беллетристической жути, когда уже все повально — романисты, и полчища дамочек, и Ксения Стульчак, и Хакамада, и полчища адвокатов — отовсюду доносится:
— Я — автор девяти романов!
"Она — автор одиннадцати романов!"
К сожалению, нынешние романисты не следуют осторожной и самосохранительной практике заключенных из зон особого и строгого режимов. Когда, допустим, ЗК Афанасьев с девятью доказанными следствием эпизодами растления малолетних и тремя убийствами, из коих одно — изуверское, клянется коллегам по неволе:
— Нету, пацаны, на мне никаких девяти растленок, нету, зуб даю. Один есть эпизод, и то по согласию. И убийство на мне одно, без изуверства. В состоянии аффекта и самообороны.
Точно так и я не отягощал население страны девятью романами, изданными полуторамиллионным тиражом. А имею всего один двухтомный роман "Проконтра", изданный тиражом в 300 (триста) экземпляров. С безобразным эпиграфом: "Коммунизм — это засуха пострадавшая от наводнения". И это извиняет меня перед гражданами страны. После чего я простился с прозой.
И вот — многие поэты переходили с возрастом на прозу: Пушкин, Есенин, Пастернак…
Будучи, видимо, человеком шиворот-навыворот — я в старости перешел на стихосложение. Любимейший мой писатель Исаак Иммануилович Бабель говаривал о себе: "Я — человек с раньшего времени". Также, будучи человеком с раньшего времени, я очень приобвык к издаваемости на бумаге. Но на родине для меня уже давным-давно не находится бумаги, поскольку вся она, видимо, употребляется на постановления Думы в первом, втором, третьем и прочих чтениях. Поскольку на родине все еще велик ряд недоотраженных на бумаге как отечественных, так и зарубежных сисек и жоп.
Ввиду таких обстоятельств я и вышел со стихами в интернет.
Тридцать лет, претерпевая различные тяготы, мне удалось проработать в журнале "Крокодил". И среди тысяч приходивших мне писем было процента два таких: "Ты погоди, полужидок, тебе родина еще намотает кишки на кулак!"
И родина, надо сказать, не была в простое, мотала. Но то ли диаметр кулака у родины был недостаточен, то ли метраж моих кишок велик — кое-что во внутренностях у меня сохранилось. И на что уж двенадцатиперстная кишка — с неё бы эти самые персты обдирать да обдирать, а перстов семь и по сей день наличествует.
Но и теперь, в интернете, я изнедоволил нескольких человек своими стихами. И получил отзывы в столь знакомом всем нам стиле: "А ты кто такой?" — и: "Пойдем, выйдем!"
Вот этот текст и есть сжатое разъяснение, кто я таков и откуда посмел взяться. Но взялся и готов выйти с кем угодно в любую из всероссийских подворотен. Последнее тем более осуществимо, что в нынешнем состоянии отечество мое является сплошной всепланетарной подворотней.