Я случайно увидел его на улице. Вместе с другими человеческими детёнышами он шёл, держа чёрненького мальчика за руку. Этот чёрненький был уже помечен. Между бровей, прямо над переносицей, заметное золотое свечение. Его хозяин — демон алчности. А этот человеческий детёныш ещё ничей. Ни на висках, ни на лбу я не разглядел никаких знаков. И как-то сразу я решил, что мальчик будет моим питомцем. Почему я сделал такой выбор? Ведь у меня уже был питомец, и он ещё не умер. Валерия я любил, он был послушен и ласков всю нашу жизнь. Я его нашёл в специальном заведении, где люди воспитывают брошенных детёнышей. Я научил его выживать тем способом, что знал сам. Валерий стал сильным и красивым. Я им гордился, когда, материализовавшись полностью, прогуливался с ним по улицам человеческих городов. Мы объехали с ним половину мира: везде нам было хорошо, хотя несколько раз мне приходилось вмешиваться в его судьбу, останавливать его выбор. Ведь я вижу метки демонов, а он нет. Если белый свет исходил изнутри глазниц, то я тащил подвыпившего питомца вон из какого-нибудь развесёлого заведения. Белый цвет — печать демона смерти. А я хранил своего питомца.
Но Валерий уже немолод. Люди живут очень мало, моему верному опекаемому шестьдесят лет. Он по-прежнему возбуждает меня, он по-прежнему ждёт меня. И пусть его тело уже не такое притягательное: живот стал дряблым, прекрасные руки потемнели, на них синими узлами вылезли вены — свидетели проблем и страстей. А некогда смоляные, вьющиеся волосы стали тусклыми, белыми, ломкими и редкими. Всё реже мы с Валерием предавались страсти, всё чаще разговаривали. Мой питомец впадал в маразм, я не мог это остановить. От меня это не зависит, я мог только сделать его бытие более лёгким, проводя по седым вискам пальцами, вызывая собственные воспоминания о самых странных и удивительных историях мира людей и демонов. Ему казалось, что это его фантазия, его воображение делает такие подарки. И он с волнением мне рассказывал о спартанском мальчике-эйрене Алхиде, который приглянулся мне на испытании во время праздника Артемиды Орфии и который хотел убить себя из-за погибшего в Пелопоннесской войне друга. Валерий говорил, что ему приснился сон о монашке-франке, который был похищен варваром с рыцарским происхождением, и как этот монашек укрощал нрав насильника. Валерий рыдал над видениями, в которых юноша-актёр английского елизаветинского театра свёл с ума всех английских пэров, втайне приходивших в зал восхититься его игрой. Хамфри же умирал от этих липких взглядов, всей душой ненавидел свои женские роли, сбегал от всего мира, переодевался в одежду чумного и шарахался по вонючему Лондону в поисках своего младшего брата. Валерий соскакивал ночью, якобы будил меня и требовал помочь сформулировать название к новому рассказу о молодом русском коллежском регистраторе, только что поступившем на службу в третье отделение канцелярии его императорского величества помощником следователя и так беззаветно влюбившемся в преследуемого им преступника-террориста. Я выслушивал, я успокаивал, я помогал, я подталкивал его к ноутбуку, шептал слова на ухо — и Валерий становился летописцем моих историй, моих питомцев. Секс его уже тяготил, а меня начинала тяготить эта страсть к писательству.
Кодекс не позволяет иметь двух питомцев одновременно, а мораль осуждает бросать питомца раньше смерти. Но я бросил Валерия. Полагаю, что он сидит сейчас за мерцающим экраном ноутбука и морщит лоб, вызывая образы, метафоры, придумывая диалоги и сюжетные ходы. Но у него не получается без меня. Бедный Валерий… Я не мог не уйти от него. Я встретил это дитя. Я не мог упустить его. Его лицо чисто, безгрешно, беспечатно. Пусть он будет моим питомцем, пока не попал в объятия Моногога, демона одиночества, или в цепкие лапки Круделитат, демоницы жестокости и садизма.
Школьники шли в фото-салон, чтобы сняться на общую фотографию. Я увязался следом, я стоял за спиной потного фотографа с меткой Аль-Куххола, я наблюдал за своим будущим питомцем. Ладненький, с гладкими щеками, с упрямым белым вихром на макушке, с серыми дымчатыми глазами — мой, мой, мой… Он неумело и застенчиво позировал. Толстый мальчишка с печатью Сатира на лбу и на губах беспрестанно подкалывал моего будущего питомца. Детёныш хихикал, извинялся перед пьяненьким фотографом, умилительно ёрзал на стуле. Заглянув в монитор камеры на то, что получилось, я утвердился в своём решении: этот человечек будет моим питомцем.
Я даже не пошёл прощаться с Валерием. Сразу после фотосессии, когда учительница распустила всех учеников по домам, я увязался за ним. Он сначала шёл с этим мальчиком-толстяком, весело подскакивая, перебегая от бронебойного одноклассника то вправо, то влево. Потом толстяк, будущий сладострастный балагур, свернул на перекрёстке, а мой детёныш заглянул в магазинчик. Умилительно перекладывает на ладошке монетки, хмурится. Не хватает денег на мороженку? Я подошёл и положил ему в ладонь бумажку. Малыш поднял на меня серые глаза:
— Это мне?
— Тебе! Не бойся, покупай смело. Мне это ничего не стоит.
Мальчик протянул деньги молодой продавщице с печатью демона лжи на губах.
— Мне пломбир.
— Возьми нашего хладокомбината, — радостно посоветовала лгунья.
— Нет, — вмешался я, — они у вас уже три месяца лежат, давайте «Белого мишку». И мне такую же достаньте.
Продавщица презрительно поджала губки, но спорить не стала. Мы вышли из магазина вместе, вместе шлёпали до его девятиэтажки, болтали о всякой всячине. Он не обращал внимания на то, что в витринах магазинов, в майских лужах и в стёклах проезжающих машин он отражался один. Я для него жизнерадостный молодой парень, хотя, конечно, почти старик — лет двадцать! Но у людей (неважно, зрелых или юных) всегда есть тяга к тем, кто, будучи старше, мудрее, выслушивает серьёзно и говорит не о себе. Мальчик доверчиво рассказал о том, что родного отца у него нет, что периодически появляются новые папы. Мама работает в туристическом бизнесе и собирается этим летом везти его на Крит. Рассказал, что по физре у него «пять», а вот по русскому «три». Когда вошли в его двор, то мальчик резко остановился, нахмурил брови. На железной дугообразной лесенке, как на насесте, сидели три человеческих юнца и самозабвенно курили. Один, с маленькими раскосыми глазками, громила в спортивных штанах, с фиолетовым свечением изо рта, признаком демона Рибалдри, закричал:
— О! Сучонок!
Мой почти питомец напрягся, сжал кулаки.
— Ползи к нам! — лениво крикнул человечек с копной рыжих волос и с печатью трусости на лбу.
— Чего они от тебя хотят? — шёпотом спросил я детёныша.
— Знамо дело — отлупить! И ещё отмудохать, — горько вздохнув, ответил малыш.
— Что?..
— Ну… они так говорят. Это что-то в жопу вставляют…
— Отмудохать, значит. Ну-ну. Пойдём-ка! — я потащил мальчика за рукав к этим троим неполовозрелым человеческим особям. Те оживились, обрадовались, сползли с лазилки. Громила, потирая пухлые руки, удивлённо воскликнул:
— Малышонок! Сладкий перчик! Ты не боишься, что ли?
— Почему я должен вас бояться? — говорит мальчик те слова, что я шепчу ему в ухо.
— Мы ж тебя отмудохаем! — борзо заявляет субтильный чернявый юнец, я сначала думал, что этот парень без покровителя остался к своим шестнадцати годам, но тот вытащил руки из карманов и на фалангах пальцах отчётливо засветились узоры моего древнего дружка демона Чиф-фура. Ага, значит, воришка! Увижу Чифа — договорюсь насчёт моего питомца.
Я подталкиваю своего малыша к ним, вернее, к Рыжему.