– Правильно мыслишь, - кивнул Панасюк. Гуськом вошли в сумрак подъезда. Гуськом поднялись на третий этаж, свернули к перекошенной двери.
– Прошу, - участковый пнул дверную панель ногой, заскрипели, застонали дверные петли.
Первым шагнул в помещение Панасюк, за ним Лосев. Проводник остался у входа.
Коридор. Широкий, двое взрослых мужчин разойдутся, не коснувшись плечами. В паре метров от входа ответвление на кухню и к удобствам (Андрей заглянул: плиты на кухне давно нет, в удобствах лишь дырки в пору да обрубки водопроводных труб). На полпути к тупику, которым заканчивается основной коридор, пустой прямоугольник дверного проема в единственную комнату (Андрей сунул нос: окно без стекол, щербатый паркет, лоскуты обоев, завиток проволоки вместо люстры). Прямоугольник дверного косяка с отметинами от петель - источник свежего воздуха и света. В коридорном тупичке поместился, встал поперек к стенке с осыпавшейся штукатуркой драный полосатый матрац. На нем валяется неопределенно тусклого цвета зимнее пальто с облезлым кроличьим воротником, с надорванным по шву рукавом, без пуговиц. Надо полагать, пальто бомж пользовал вместо одеяла. Подушку заменял комок ветоши, в коем угадывались фрагменты бывших рубашек и тельника. У изножья лежанки нестройный ряд пустых, но все еще ощутимо благоухающих баночек да скляночек. Аромат парфюмерии и спиртосодержащих технических жидкостей перебивает застарелое амбре пота и аммиака. Особняком стоят жеваные, стоптанные, однако вполне еще годные к носке кирзовые сапоги.
– М-да… - пройдясь туда-сюда по коридору, поскрипев досками пола, Тарас Борисович без всякой брезгливости присел на матрац. - М-да, натюрморт с пейзажем. - Панасюк приподнял тугой зад, вытянул из-под себя пальто-одеяло, швырнул драповое безобразие с кроличьим воротником Лосеву. - Постели под попу, Андрейка. Садись, к стеночке прислоняйся и пошуруй в сумочке своей. Сдается мне, там у тебя не только кофий, а и покушать припасено.
– Я свободен? - спросил участковый в дверях.
– Понимаю, - кивнул в ответ Панасюк. - День сегодня особый, дел невпроворот. Понимаю. Иди, друг, но помни - мы с Андрейкой остаемся без связи. Режим полного радиомолчания сегодня, сам знаешь. Ты, друг, не поленись, будь ласка, напомни своим сослуживцам лишний раз, чтоб не забыли прислать нам смену, как только представится таковая возможность, сердечно тебя прошу.
Пообещав напомнить, прикрыв за собой кособокую дверь, участковый ушел.
– Тарас Борисович, а если мы поймаем бомжа, как мы без связи вызовем транспорт? - вскинул брови Лосев, глядя на Панасюка снизу вверх.
Сидеть на сложенном вчетверо пальто со спортивной сумкой промеж коленок не особо удобно, меж тем рядом с Тарас Борисовичем ну никак не получилось бы примоститься - уж больно толст Панасюк, усевшийся по центру лежанки, а по краям из матраца выглядывают пружины.
– Телефонные кабели функционируют. В соседние дома сбегаешь, Андрейка, попросишь у жильцов воспользоваться телефоном. - Панасюк смахнул на дощатый пол кучку цветного тряпья, поерзал задницей. Жалобно скрипнули пружины. - Только вряд ли, Андрейка, мы с тобой его поймаем.
– Думаете, патрули его сцапают? - Андрей привстал, протянул Тарасу Борисовичу бутерброд с колбасой.
– Ежели уже не сцапали, - кивнул Панасюк, принимая бутерброд, вкусно откусил кусок хлеба с маслом, накрытый кругляшками «докторской», прожевал, проглотил. -… А может, его уже и съели.
– Кого? - не понял Андрей, занятый отвинчиванием колпачка термоса. На донышке еще плескался кофе.
– Бомжа съели, - Панасюк кусанул бутерброд, улыбнулся набитым ртом, - раж-ж н-н ш-лы-ы-ал?
– Чего?
Панасюк дожевал кусок, повторил внятно:
– Разве не слышал? В управлении фантазеры брешут - людоеды в городе завелись. - Панасюк смахнул крошку с уголка губ и заодно улыбку. - Кстати, Андрейка, ты молодой, наверное, не слыхал, как во время ленинградской блокады в городе, случалось, ели людей. И после блокады, в сытные времена, некоторые продолжили заниматься каннибализмом. Целую группу поймали убежденных каннибалов. Между прочим - солидных людей, с положением. Мне очевидец рассказывал, как обвиняемый в каннибализме директор крупного завода спросил на суде государственного обвинителя: «Вы сами-то мясо человеческое пробовали? Нет? Вот попробовали бы разок, тогда б и меня поняли»… М-да… История… - Панасюк тряхнул головой. - Бр-р-р… Отвратительная история, - Панасюк отправил в рот остатки бутерброда.
– Вы не дорассказали про сегодняшних болтунов из управления, - напомнил Лосев, разливая кофе. Тарасу Борисовичу в колпачок-чашечку, себе в раскладной пластмассовый стаканчик.
– Ерунду брешут. Будто бы опять в городе людоеды завелись. Будто ими ГБ занимается. По слухам, каннибалы стали умней и выбирают жертву среди одиноких граждан, бомжей, приезжих. Тех, которых сразу не хватятся, они ищут и жрут втихаря.
– Втихаря… - повторил задумчиво Лосев. - То есть в укромном месте. А бомжи выбирают для ночевок как раз такие, как это помещение, укромные места. Следовательно, логично предположить… Ой!… - Андрей замер. Застыл в неудобной позе с порцией кофе в руке на отлете.
– Ты чего, Андрейка?
– Не знаю… - Лосев зябко поежился, словно ему за шиворот бросили льдинку. - Ой, расплескалось… - дрогнувшей рукой поставил миниатюрную емкость с кофе на пол и тут же забыл о ней. Вытянул шею, наклонил голову. - Слышите, Тарас Борисович?!.
Скрипнули пружины матраца, Панасюк повернулся ухом к входной двери, затаил дыхание.
Секунд тридцать оба сидели неподвижно.
– Ничего не слышу, - вновь заскрипели пружины. Ерзая задом, Панасюк осторожно улыбнулся, открыл было рот, но Лосев его опередил, заговорил первый:
– Я неверно выразился! - Андрей затравленно оглядывался по сторонам, как будто только сейчас, секунду назад, очутился в незнакомом помещении. - Я не слышу, я чувствую, как кто-то приближается, кто-то чужой, какая-то тварь.
– Шуткуешь, Андрейка? - улыбнулся шире Тарас Борисович. - Артист эстрады в тебе умирает. Максим Галкин! Не замечал раньше за тобой та…
– Тише! - Пачкая спину о штукатурку, опрокидывая термос, Андрей резко вскочил. - А теперь я и чувствую и слышу.
Теперь услышал и Панасюк: шаги внизу, у порога заброшенного дома, там, где участковый разбрасывал мелочь.
– Андрейка, - шепотом позвал Панасюк. - Чего ты распсиховался-то? Мало ли…
Закончить фразу Панасюк не сумел. Язык вдруг ни с того ни с сего отказался ворочаться во рту, в глазах все смешалось, в голове закружилось, и Тарас Борисович, стремительно бледнея, рухнул ничком на пол, к ногам Андрея Лосева.
Глава 2 ДАР
Чернила закончились, будто нарочно, едва Лосев поставил последнюю точку, дописав до конца рапорт. Андрей хмыкнул, матюкнулся беззвучно, одними губами, и аккуратно спрятал золотое перо под колпачок. Дорогая ручка - «Паркер».
Андрей положил «вечное перо» на пухлую пачку писчей бумаги. Собрал исписанные листочки, подровнял.
И чего дальше? Встать, подойти к двери и постучать?
Лосев посмотрел на дверь. Заперта или нет?
Андрей переместился с краешка табуретки на середину жесткого сиденья. Табуретку привинтили к полу далековато от стола. Балансируя на табуретном ребре, писать было неудобно.
Эх, покурить бы, унять нервный озноб.
Андрей в который раз огляделся.
Глазу зацепиться особенно не за что. Стены белые, потолок белый, линолеум на полу без рисунка, окон нету, матовый плафон торчит шариком над монолитом стола, дверь точно напротив табуретки, замочная скважина целится в седока.
Дверь открылась. Шагов за дверью Андрей не слышал, она распахнулась внезапно, Лосев вздрогнул.
В комнату вошел незнакомый Лосеву полковник госбезопасности. Андрей вскочил, с трудом поместившись между табуреткой и столом, вытянулся в струнку.
– Садитесь, Лосев. Вольно. - Полковник подошел к столу, взял умеренно волосатой рукой с «командирскими» часами на запястье стопочку исписанных листиков и, забыв на время про Лосева, приступил к чтению его писанины.