Тут же собрали партийное собрание, начали меня обсуждать. Хотя, если подумать, что обсуждать? Моя сестра – самостоятельной семейный человек. Я не мог ни разрешить и ни запретить ей что-либо делать. Или какие решения принимать.
Но таковы были тогда глубокомысленные правила.
Уж и не помню, кто о чём говорил, но надавали мне крепко. Как в старину старые большевики на комиссии по персональным делам кричали, что я пособник вражеским шпионам.
Даже промелькнула мысль, что из-за сестры меня надо исключить из партии и выгнать с работы. Но большинства не набрали и я отделался каким-то взысканием.
Но на этом дело не кончилось.
Ещё с комсомольских времён у меня сложились хорошие отношения с одним парнем. Он был секретарем горкома комсомола, а потом двинулся дальше.
Однажды мы поехали с ним на рыбалку на Чудское озеро. Эта забава делалась так. Егерь цеплял к своей лодке одну за другой посудины рыболовов и караван отплывал от берега на несколько километров – настолько велико это озеро. Когда приплывали на место, лодки расцеплялись, расходились в разные стороны и рыболовы принимались удить. Места были рыбные, клёв – отличный. Возвращаться домой не хотелось.
На этот раз мы стали цугом поздно вечером. Поплыли на базу.
Ветер развел чувствительную волну. Быстро потемнело. Караван двигался неторопливо. Вдали за камышами показались огоньки. Где-то там был берег.
И вдруг мы остановились. С лодки в лодку прокричали:
– Мотор сдох…
Ничего не оставалось делать. Только ждать.
Лодка вставала на волне чуть ли не вертикально. Мы цеплялись за неё – боялись оказаться за бортом. К сердцу подступал страх. Я прикидывал, хватит ли у меня сил доплыть до берега.
Человек, о котором я рассказываю, внешне был невозмутим. Он сказал:
– Не надо кукситься. Кто какой анекдот знает?
Начали рассказывать всякие истории. Болтающиеся на крутой волне лодки больше не пугали. Мысли о том, что можем утонуть, испарились.
А тут и караван тронулся. Мотор исправили. Он дотащил нас до базы. Мой товарищ сел за руль машины и мы поехали домой, как будто у водителя не было пережитого страха.
К тому времени, когда меня терзали за сестру, он уже работал первым секретарем райкома партии. И как раз в том районе, где находилась моя редакция.
Наш ретивый парторг, не удовлетворенный итогами собрания, побежал согласовывать в райком. Попал на приём к первому секретарю.
Тот выслушал, посмотрел протокол собрания, сказал:
– Оставьте его в покое. Я знаю Геймана больше, чем вы и ваши ораторы. Этот человек не заслуживает такого обращения. И пусть он спокойно работает.
Но парторгу этого было мало. Он пошёл в КГБ. К моему счастью, там ему сказали то же самое.
Вроде бы от меня отцепились.
В атмосфере носилась какая-то тревога. Всё длиннее становились очереди в магазинах, всё меньше еды.
Люди чаще выражали свое недовольство черт знает чем – то ли властью, то ли КГБшниками, которые всё туже закручивали гайки. То ли чиновниками, у которых пустяковой справки не допросишься.
Позвонил мой хороший знакомый. Генерал. Главный прокурор военного округа.
– Помоги, если можешь…
– Что случилось?
– Вода из крана течёт, не закрывается. Боюсь, соседей залью.
– А домоуправление?
– Звонил. Не идут…
Позвонил в домоуправление я. Пристыдил. А те:
– Нам только разорваться остаётся! Все звонят…
– Так там вода течет…
– У всех течет.
– Смотрите, дело ваше. Он самый главный прокурор. Пришлёт наряд, арестуют и уголовное дело откроют.
Позвонил генерал:
– Спасибо Илья. Пришли. Всё исправили…
…У памятника Свободы в Риге облил себя керосином и поджег студент университета. Он против чего-то протестовал. Мне сказали: очень способный математик. Слава богу, пламя сбили, спасли парня. Позволили ему уехать в Израиль.
Отшумело "самолетное дело" – группа добропорядочных людей купила билеты на один и тот же рейс. Планировали в пути захватить самолет и улететь за границу подальше от всех советских неурядиц. К несчастью, сорвалось. Люди пошли в лагеря.
Закончилась пятилетка великих похорон. Появился новый генсек Михаил Горбачев. Мы, журналисты, с его появлением воспряли: для начала он заметил «Правде», что не обязательно цитировать его по любому поводу. Надо жить своим умом.
Но позже, когда начался словесный понос, борьба с алкоголизмом и людей стали хватать всех подряд и допрашивать, почему они в кинотеатре, а не на работе, мы заметно остыли. Тем более, что в бесконечных речах нового вождя никакой реальной программы для обнищавшей страны не просматривалось.