Я понял, что пора уезжать. Рано или поздно они меня сожрут. Тем более, что наш фотокорреспондент шёпотом рассказал: с ним говорили люди из органов. Спрашивали, не ходят ли ко мне в редакцию военные? И ведь не зря. Был у меня друг – заведующий кафедрой военного училища, полковник. Он нередко приходил в редакцию поговорить за жизнь.
Атмосфера развала государственной системы сгущалась.
Как-то я выглянул в окно, увидел – у входа в Дом печати стояла группа людей с плакатами, явно враждебно настроенная против нас, журналистов. На душе стало муторно.
Пошел на митинг – посмотреть, что происходит. Митинг националистический. Толпа. На сцене в стороне от группы ораторов две девочки 12–13 лет взялись за руки и восторженно подпрыгивают. Чему они радуются?
Я понимаю взрослых. Кто-то из них годами переживал несвободу своей нации, или, как они считали, оккупацию своей страны. Другие, как мой бывший коллега наборщик, не мог простить отнятого многоквартирного дома. Но дети? Им то чего не хватало? Свободы? Возможности получить образование? Танцулек? Любви?
Встретил там, на митинге, хорошую знакомую, ведущего психиатра города.
– А вы что здесь делаете? Русская женщина? – с удивлением спросил я.
– Да вот пришла посмотреть на своих пациентов.
– Здесь?
– Именно здесь. Мои пациенты, если их состояние не угрожает обществу, живут не в клинике, а дома. Обычно это тихие люди. Они не любят обращать на себя внимание.
Но вот в таких ситуациях, как сейчас, когда толпой собираются возбужденные люди, наши пациенты как бы пробуждаются, идут в массы и ведут себя сверхактивно, кричат громче всех.
Я и сейчас их вижу. И их тут немало.
Чтобы спасти тонущего, недостаточно протянуть руку – надо, чтобы он в ответ подал свою.
Работала у нас в редакции одна девушка. Мы с ней нередко разговаривали на «скользкие» темы, когда рядом не было чужих ушей. На этот раз она спросила:
– Пришёл Горбачёв. Что будет?
– Если судить по его поведению, он болезненно честолюбивый человек. Суетится, выступает где надо и не надо. Говорит общие слова, без целеустремленной программы. Явно хочет вписать себя в историю. Сегодня это очень трудно сделать. Что оставили после себя все последние вожди? Анекдоты?
– Он себя впишет?
– Я думаю, впишет. Кто в России вошел в историю по большому счёту? Петр 1 – он преобразил страну. Ленин – он сокрушил капитализм, передал средства производства народу. Провозгласил социализм.
Как можно вписать себя в историю сегодня? Уничтожить то, что сделал Ленин. Встать рядом с ним с обратным знаком.
Вот чем и занят сейчас Горбачев. Похоже, это ему удастся.
И, действительно, на заседании актива в ЦК я слушал выступление одного из соратников нового генсека. Он прямо сказал: союзные республики должны брать столько свободы, сколько смогут унести.
Это не свобода для пляшущих девочек на митинге. Каждая республика унесет, сколько сможет, и порвет экономические связи, уничтожит структуру современного производства огромной страны. Наступит коллапс экономики, хаос.
Посмотрим как будет на самом деле.
Молчанье – щит от многих бед,
А болтовня всегда во вред.
Язык у человека мал,
А сколько жизней он сломал.
О том, что надо при первой возможности уезжать из разваливающийся страны, думал не только я.
Пришёл ко мне попрощаться один наш парень. Я ему как-то помог с дипломом – он учился на журфаке Московского университета. Его отъезд представлял собой интерес своим остроумием.
Был у него тесть. Мне кажется, работал он директором комиссионного магазина. Человек при деньгах.
Уезжая, они не стали хитрить. Прятать золото в немыслимых местах, скупать доллары и потом не знать что с ними делать. Директор магазина просто-напросто купил у талантливого химика патент на производство ультрасовременного средства от пота.
Ехали они в Израиль. В страну с горячим климатом. Там очень потеют. Кстати, так же потеют и в окружающих странах Средиземноморья. Так что хорошее средство от пота – бесценная находка.
Через таможню эта семья, ехавшая налегке, прошла свободно. В Израиле они для начала стали использовать патент в домашних примитивных условиях. В дело пошла кухонная посуда. А кончилось все современной фабрикой и заказами на их изделия из стран, где солнце печёт посильнее обычного.
Со времен моей работы в газете для моряков, был у меня знакомый с очень исковерканной судьбой.
Когда началась Отечественная война, его судно стояло в Гамбурге. В соответствии с двумя международными конвенциями команда была интернирована. Подчеркиваю: не взята в плен. Помещена в лагерь для интернированных. Там под контролем Красного Креста им обеспечили сносные условия. Мой знакомый был помещен вместе с французами. За годы изоляции он настолько хорошо изучил их язык, что его принимали за настоящего француза.