Я снова отвесил поклон императору, обретшему покой в крипте Дома инвалидов Парижа.
Жаль, у нас времени было в обрез. В здешнем комплексе есть музеи армии, укреплений, ордена Освобождения, учрежденного Де Голлем, и музей современной истории.
Мы медленно спускались по широкой лестнице, ведущей из собора. Один из нашей компании – московский журналист развернул плечи, вдохнул воздух полной грудью и громко сказал:
– Эх, как нравится мне Париж! Что здесь хорошо? Можно поматериться в свое удовольствие и никто тебе слова не скажет. Видите впереди старикан шкандыбает? – Впереди нас, и вправду, медленно спускался по лестнице старый француз в котелке, аккуратном пальто, опирающийся на трость. – Так я его сейчас обложу по-настоящему, а он только спасибо скажет.
– Эй, старый хрен!… твою мать и… – Дальше шел набор этажей великого русского мата. Москвич выговорился, засмеялся, развел руками:
– Видите, тишина. Как я люблю за это Париж!
И тут старичок неожиданно остановился, повернулся к нам, снял с головы котелок и сказал на приличном русском языке:
– Ты, долбоеб… – Дальше пошел отборный мат, этажей в котором было побольше, чем у нашего профессионала.
Старик замолчал, поклонился, надел котелок и неторопливо пошел своей дорогой.
Я похлопал растерявшегося коллегу по плечу:
– Вот как русский язык учить надо…
Покидая Дом инвалидов, не могу не сказать, что купол его собора вдохновил архитекторов при строительстве Капитолия Конгресса США в Вашингтоне. И пушки для взятия Бастилии восставшие парижане захватили в его подвалах – там был размещен артиллерийский склад.
…Во второй половине дня мы поехали в один из городов Красного пояса Парижа. На прием по случаю юбилейной годовщины Октября. Я смотрел в окно автобуса и ждал, когда кончится Париж, появятся поля, а за ними начнется новый город. Но Париж не кончался. Тянулся и тянулся. Все так же по улицам ходили парижане, сновали автомобили.
И тут автобус остановился посреди всего этого.
– Приехали, – сказал сопровождающей. – Здесь мэрия.
– Уже другой город? – спросил кто-то.
– Другой. Вокруг Парижа много городов. И они ничем не отделены.
В огромном зале мэрии уже собрались гости. Мы, судя по всему, опоздали. Но нас ждали. Наша команда быстренько присоединилась к фуршету, стремясь наверстать упущенное. Но не все коту масленица. Люди уже стали жаться к стенкам зала. И мы, прихватив по бокалу выпивки, ушли в сторону.
Появился мэр с красивой перевязью через плечо. С ним еще несколько человек. Начались речи. О Советском Союзе, о дружбе между нашими народами. О французской и русской революциях и все другое, приличествующее моменту.
Да, еще и про нас – о молодежи на "Самолете дружбы" и о делегации профсоюзов из СССР.
Это нас особенно заинтересовало. Мы поняли, что где-то здесь, у какой-то стенки зала, стоят наши земляки.
Вообще-то они нам не особенно-то и нужны были. Хватало своих – сотня человек. Но согревала мысль, что мы тут не одиноки – где-то есть свои люди из Союза.
Заключили пари: кто первый их вычислит.
Мы внимательно вглядывались, но ничего не получалось. Одеждой никто не выделялся. Лицами, прическами тоже.
Но я все-таки нашел.
– Посмотрите, у окна напротив стоит мужик в коричневом костюме. Видите? Он наш.
– Откуда ты знаешь?
– Я его узнал.
– Как?
– Ни в одной стране мира так не выпивают, как в России. Видите, что у него в руке?
– Бокал.
– Правильно. Это выпивка. А что в другой руке?
– Тоже бокал…
– Но это уже не выпивка. Это запивка. Водка, а тем более спирт – крепкий алкоголь. Его без промедления надо запить. Поэтому мы готовим заранее запивку, чтобы тут же погасить первое трудное ощущение.
Кто-то мне поверил, а кто-то нет. Подумали, что это журналистская байка. Когда закончилась официальная часть и фуршет возобновился, мы нашли того мужика. Он и вправду оказался нашим человеком. Профсоюзник откуда-то с Урала.
На следующий день у нас по программе был Лувр. Многие картины, скульптуры, помещенные здесь, мы видели на репродукциях, книжных иллюстрациях, и восхищались ими. И вдохновлялись. Теперь все это было перед нами в оригинале.
Я прошел анфиладу залов и задержался у Джоконды. Зал был небольшой, как бы созданный только для нее.
Я застыл у портрета, завороженный чуть заметной улыбкой Моны Лизы. Затем вспомнил, что писали о взгляде и стал двигаться, поражаясь, как Джоконда следил за мной неотступно.