Играясь своим стаканом, Ружицкий закончил вместо нее:
— Что сон продолжается, даже когда меня здесь нет.
— Хмм, блин, это порождает далеко идущие выводы. Интересно.
— Проше пани, — перебила Оля их ученую беседу. — Вы очень красивая.
Ханка поправила очки и повернула голову к ней.
— Спасибо, детка. Но у меня есть одна просьба.
— Слушаю?
— Следующий раз, когда ты появишься здесь, встань перед входной дверью и постучи.
— Хорошо, пани. Извините меня.
— Это не твоя вина, детка. Это вот он создал меня с любовью ходить голышом, и в то же самое время — с неподдельным чувством стыда.
Оля подошла к панорамному окну, которое тут же автоматически поднялось, открывая проход на террасу. Девочка сделала пару шагов; она была полностью ошеломлена невероятным для себя окружением.
— А можно будет поплавать на лодке с парусом?
— Конечно.
— Тогда я хочу прямо сейчас.
Ружицкий поднял руку.
— Спокойно, у нас будет еще множество встреч, я же сегодня ночью должен посетить еще нескольких пациентов.
— А может… ну хоть чуточку?…
— Послушай, вообще-то во сне, если хочешь, время можно растягивать, но не в этой зоне безопасности. Здесь время выставлено один к одному. Одна минута здесь полностью соответствует минуте в реальности.
Ханка подошла к ним, надевая шляпу с громадными полями, защищающими от солнца.
— Я могу с ней поплавать, — сказала она. — Раз уж нам известно, что я не исчезаю, когда исчезаешь ты…
— Превосходная идея, — тут же согласился Ружицкий. — Ханка у нас замечательно ходит под парусом.
— Ой, как здорово!
Он допил свой виски и закурил последнюю сигарету перед выходом.
— Оля, а ты можешь сказать мне вот что? Каким образом ты открыла свой дар?
Девочка слегка опечалилась.
— У меня всегда были кошмары. Страшные сны. И я очень хотела из них выбраться.
— И ты научилась просыпаться по требованию?
— Да. Но ведь совсем не спать ведь нельзя. А когда я снова засыпала, снова мне снилось что-то плохое.
Мужчина понимающе кивнул.
— И мне страшно хотелось выбраться каким-то другим образом. И… И я увидала, что можно и иначе. Я увидела другие сны. Я могла пройти в них и спрятаться, но… Но там тоже было плохо. Там правили не люди, которые спали, а что-то страшное. Что-то ужасно плохое, пан доктор.
Ружицкий глубоко затянулся, и через пару секунд выпустил несколько дымовых колечек. Здесь они всегда получались идеальными. Наяву, к сожалению, крайне редко.
— Я ужасно трусила и хотела убежать еще дальше. Туда, где все безопасно, где со мной ничего плохого не случится.
— Это… это и объясняет твои навязчивые страхи в действительности.
— И тут я открыла, что сама могу этим управлять, что все может быть так, как я захочу. И тогда я начала жить в таком мире, в который никто не может войти. Кроме вас. — Оля опустила голову. — Меня можно будет вылечить, пан доктор?
— Вся штука в том, что ты не нуждаешься в лечении, Оленька. А вот зато ты сама можешь вылечить многих.
Девочка удивленно глянула на Ружицкого.
— Правда?
— Похоже, ты станешь моей ассистенткой.
Девочка не знала, что и сказать. Она искоса глянула на Ханку, а вдруг от нее чего узнает, а вдруг «пан доктор» всего лишь шутит, но та лишь кивнула и шепнула:
— Тебя ждет шикарная карьера, детка.
В пять утра все коридоры и приемные покои частной клиники были абсолютно пусты. По этой причине они казались раза в два просторнее. Ружицкий покидал рабочее место отдохнувший и расслабленный. Свой день наяву он любил начинать именно в таком состоянии. Первые люди встретились ему только в холле. Ночной сторож как раз открывал дверь, чтобы впустить полицейских: двух в мундирах и одного в гражданском. Они вели с собой мужчину в наручниках. Ну да, это же тот, о котором говорил Станьчик, вспомнилось Ружицкому. Он глянул в лицо заключенного, но тот опустил голову и взгляда не поднимал. Его худощавое тело резко контрастировало с мускулистыми фигурами мусоров.
Дождь, который шел на следующий день, был настолько сильным, что дал возможность припарковаться в сторонке, что, в свою очередь, позволило ему попасть в клинику через боковой вход, тем самым обходя толпу ожидающих. Коридорных кочевников обойти было несложно, но вот Беату, секретаршу шефа — уже нет. Слишком хорошо она знала его привычки.
— Добрый день, пан доктор, — усмехнулась она, как всегда коварно.
— Привет, чего у нас плохого слыхать?
— Господи Иисусе!
— Вау! И в какой палате его положили?