Написать кратко об этой книге невероятно трудно – все время хочется цитировать целыми абзацами; можно раскрывать ее почти наугад: “Я вырос человеком воздуха – без почвы, без традиций и без тоски по ним. Я доверяю только личности, раздетой от всех условностей истории, оголенной, как гол я свм…”. Или: “Я прошел через всю войну и совершенно убежден, что русский человек больше всего чувствует себя человеком именно у бездны на краю (а не в мирной добропорядочной обстановке; не в доме, который построил Джек. Об этот эффект бездны Гитлер и расшибся…). А потом герои снова становятся пьяницами, разгильдяями и ворами”. Или: “Идеи, способные овладевать массами и стать материальной силой – не мои идеи. Мне хочется передать гадким утятам свой опыт – как выносить историю, а не командовать ею; и при любых зигзагах находить пути медленной помощи. Мне хочется оставить им в наследство стиль спора – без расчета на выигрыш”.
Можно соглашаться или не соглашаться с автором, восхищаться неожиданными поворотами мысли и отточенностью формулировок или ожесточенно полемизировать с ним (к последнему варианту ему не привыкать). Нельзя только оставаться равнодушным.
В аннотации жанр книги обозначен как мемуарная проза. Это и так, и не так. На самом деле “Записки…” представляют собой редкостный сплав мемуаров, философии и эссеистики. Иного, впрочем, в данном случае ожидать и не приходилось. Автор – не тот человек, чтобы бесстрастно знакомить читателя с эпизодами собственной биографии: родился – учился – женился… Григорий Померанц – знаковая фигура в отечественной культуре и диссидентском движении, его работы, как правило, становились событием, вызывали бурные дискуссии.
“Записки гадкого утенка” – книга из разряда итоговых. На ее страницах восемь десятилетий жизни одного человека неразрывно переплелись с историей страны: детство мальчика из интеллигентской семьи, рано ощутившего свою
“гадкоутеночность” (по пятому пункту); ифлийская юность, подарившая общение с незаурядными людьми и определившая всю дальнейшую судьбу; война – практически от звонка до звонка (Главы, ей посвященные, могут быть отнесены к лучшим образцам военных мемуаров); ГУЛАГ; годы существования на птичьих правах…
Степень искренности при этом такова, что возникает эффект живого общения. Григорий Померанц никогда не стремился быть злободневным, и потому его работы 20- и 30-летней давности, цитируемые в “Записках…” не воспринимаются сегодня как устаревшие. Да они и не могут устареть.
Бремя избранности
Ержи Эйнхорн. Избранный выжить. – СПб.: Всемирная литература, 1999.
Чтобы написать такую книгу, нужно было прожить такую жизнь – жизнь еврея, родившегося в Польше, чудом пережившего самую жуткую болезнь ХХ века – коричневую чуму и обретшего вторую родину в Швеции.
Жизнь Ержи Эйнхорна можно считать иллюстрацией к высказыванию Людвига Берне: “Страдание – отец мудрости, любовь – ее мать”. Судьба не обделила автора книги ни страданием, ни любовью. “Избранный выжить” – обжигающий человеческий документ, сравнимый по силе эмоционального воздействия с “Дневником Анны Франк”. Это история жизни одного человека и его семьи, история небольшой еврейской общины и одновременно – история еврейского народа, неразрывно связанная с историей человечества. Ведь чужого пепла не бывает, и колокол всегда звонит по каждому из нас. (Предыдущая фраза написана с единственной целью: подчеркнуть, что подобных “красот стиля” в книге нет – рассказ ведется просто и сдержанно, местами даже суховато. Особенно, когда речь идет о самом страшном, о том, что непосредственно связано с Холокостом. И это лишь усиливает впечатление.)
Во многих странах, в частности, в той же Швеции, ежегодно проводится день памяти жертв Холокоста. Причем проводится не формально – с участием первых лиц государства. И показательно, что книга Эйнхорна сразу стала бестселлером, выдержав за два года несколько крупнотиражных изданий.
Видимо, есть какой-то высший смысл в том, что первый перевод “Избранного выжить” оказался именно русским, переводом на язык народа, который внес наибольший вклад в общую победу над фашизмом. Хотя приходится с сожалением констатировать, что особенно счастливой судьбы книги в нынешней России ожидать не приходится – сегодня в списки бестселлеров попадают совсем другие издания.